– Ваше благородие, я за вами! – закричал он, от волнения забыв откозырять. – Господина полковника убили!
– Что?! – ахнул Романов. – Когда? Где?
– Около ихней квартеры, в подворотне. Пулей в затылок. Часу не прошло. Я сразу за вами, а вас нет…
Ах, Лавр, Лавр…
Романов скрежетнул зубами. Кретины, сучьи кретины! Собирались «вырвать жало» – и вырвали. Немедленно.
Получается, что он невольно погубил товарища…
У Алексея во второй раз за ночь навернулись слезы. А перед тем – и не вспомнить, когда последний раз плакал. Подтаяло сердце, ослабело.
Занимательная антропология
Получается, что в своем эдеме, сама того не чувствуя, она все-таки соскучилась по большому миру. Он был шумный, грязный, некрасивый, но Мона с удовольствием вдыхала запах бензина и даже конского навоза.
Эраст, конечно, долго не соглашался. Кипятился, спорил, грозился немедленно привезти профессора Либкинда, но в конце концов капитулировал. Мона знала, какие аргументы действуют на мужа.
– Для ребенка хуже всего, когда я нервничаю. Для того доктор и велел мне не выходить из дома, – сказала она. – Но, сидя здесь без дела, я только и буду, что сходить с ума от тревоги. Как ты не понимаешь, что мне нужно себя чем-то занять? Меня будет успокаивать и радовать, что я приношу тебе пользу. И потом, что это за нагрузка – недальняя поездка в удобном авто и мирные женские разговоры?
В конце концов договорились.
Эраст займется источниками утечки информации (Мона надеялась, что это не очень опасно), Маса возьмет на себя дело более рискованное – зайдет со стороны красного подполья, а будущая мать попробует выяснить, не мог ли кто-то проболтаться о времени визита главнокомандующего в приюте.
Назавтра после этого трудного разговора Фандорин уехал в Таганрог – решил начать со ставки главнокомандующего. Маса с утра просто исчез. Мона же со вкусом позавтракала в ресторане, поменяла в рецепции доллары, зашла в соседний «Пассаж», не спеша выбрала уместный наряд: черное платье, черное пальто, черная шляпа, заодно не удержалась – купила чудные высокие ботинки с серебряными заклепками. Купюры были смешные, с черно-оранжевой ленточкой и Царь-колоколом, назывались «колокольчики».
Переоделась, очень себе понравившись в элегантном траурном наряде. Жалко, в магазине не нашлось вуалетки, хотя, возможно, это было бы уже чересчур. Позвонила портье, чтоб приготовили автомобиль. Поехала.
Но в Калединском приюте оживление мгновенно улетучилось. Перед доской с фотографиями погибших Мона поплакала. Пожалела, что не привезла цветы.
Потом разревелась пуще: воспитательница провела мимо группу детей в синих мундирчиках, у половины ушки были обвязаны бинтами – последствие контузии. Остальные несомненно новенькие. Отцы на фронте гибли ежедневно, в тылу матерей косил тиф, так что приток офицерских сирот был постоянный. Если б командование Белой армии так же заботилось о семьях рядовых солдат, глядишь, и гражданская война бы уже закончилась, подумала Мона.
Она спросила в приемной, как повидать новую начальницу. Ответили, что госпожа Макарова на уроке, придется подождать.
Мона села перед кабинетом со стеклянной стеной и, когда туда вошла высокая, строгая дама, последовала за ней не сразу. Перед разговором следовало определить, что за Макарова такая.
На то у Моны имелся Метод. Всякий раз перед тем, как делать портрет, она подолгу смотрела на человека, чтобы почувствовать его суть, внутреннюю вибрацию, – стать им. Ключ тут очень простой: нужно искренне полюбить объект, а для этого требуется залезть в его кожу, увидеть мир его глазами. Только когда это удавалось, портрет получался живым. Лучше всего, разумеется, пощупать пальцами лицо, но в случае госпожи Макаровой это, увы, было невозможно, поэтому пришлось сконцентрироваться на наблюдении.
Директриса сидела за столом и занималась своими делами, не подозревая, что к ней под кожу прокрался оккупант. А Мона действительно будто переместилась в чужое тело. Ощутила тяжесть бюста, какого никогда не имела, тугое давление лифа, грубые квадратные башмаки жали, пенсне сползало с носа. Не выспалась, ноет правый бок, я слегка мну его рукой… Горькие складки у рта – я одинока. У меня нет ничего кроме работы, но это очень важная и нужная работа. Я очень важная персона. Меня не любят, я знаю это, зато уважают. И не нужна мне ваша любовь! Зачем мне она? Но не уважать меня вы не смеете!
…Пожалуй, ясно.
Встала, постучалась.
– Войдите.
Вошла.
Говорила Мона с начальницей так, чтобы вызвать у столь непростой особы естественную симпатию: сдержанно, с достоинством, по делу и, упаси боже, безо всякой эмоциональности.