– Ну, а ты кто? – спросил усатый Скукина.
– Музыкант. Из Москвы. Там есть нечего. Пробираюсь на юг.
– Где ж твой струмент?
Подполковник достал флейту.
– Сыграть?
Засвистел «Камаринскую».
– «Пошла плясать, ногой топнула, ажно хата покачнулась, и дверь хлопнула» – подпел усатый, шлепнул Скукина по плечу. – Давай к нам, музыкант. Подхарчишься.
Мону он спросил не так, как других:
– Ты, тетка, при ком?
Очевидно, в его мире не предполагалось, что женщина может быть сама по себе.
– Дочка это моя, – ответил за Мону отец Сергий. – С Белгорода мы, обое. И баркас мой. Энтих двоих не знаю. За плату взял, по дороге.
– Что ж ты из Белгорода так далёко заплыл?
– В Луганск нам надо. Там больница психическая. Добрые люди присоветовали. Дочка у меня не в себе. Бесноватая.
Все посмотрели на Мону. От неожиданности она замигала.
– Так-то она ничего, тихая, – вздохнул отец Сергий. – Но от мужиков сатанеет. Как найдет на нее бабья течка – кидается. Говорят, психические дохтора от этой хворобы лекарствие дают. Вот и поплыли.
– Пускай накинется, мы не против, – сказал конопатый солдат. – Правда, дядя Семен?
И все, включая командира, засмеялись.
– Зря ты так, сынок, – пригорюнился отец Сергий. – Сбереги тя от такого Господь. Моя Федосья, когда у ей припадок, мужику рожу царапает, зубами горло грызет. Одному чуть хозяйство с корнем не вырвала. Беда!
Мона ему подыграла. Поглядела конопатому на пах, облизнулась. Парень попятился.
– Ладно, послушали вас, – досмеялся командир. – Теперя поглядим.
И начал рыться в мешках, не торопясь, тщательно. У Канторовича нащупал за подкладкой какие-то бумаги. Вынул.
– Что за цифирь?
Шифровальные коды, догадалась Мона. Штабс-капитан рассказывал, что похитил их у красных.
– Леший знает. На раскурку подобрал.
Усатый покопался еще. Вдруг выпрямился и ударил Канторовича кулаком в лицо.
– Это тоже на раскурку?! Гнида золотопогонная!
В другой руке он держал развернутую тряпицу. В ней поблескивали эмалью ордена. Мона увидела белый крестик офицерского «георгия».
В лоб штабс-капитану уперлось дуло винтовки. Он сидел побледневший, сплевывал кровь.
– Та-ак, – протянул командир, увидев на траве скукинский ремень с кобурой и его же кожаный футляр с морским биноклем. – А это чье?
– Мое, – сказал Канторович, которому терять теперь было нечего. – Я человек военный. И между прочим, я не говорил, что я не офицер. На войне я командовал пулеметной ротой.
– Подымись-ка. И ты тоже, второй! – приказал дотошный сыщик.
Примерил Канторовичу ремень – оказался мал. Зато Скукину пришелся в самый раз.
– Офицерье. Брехуны! Вяжи их, ребята.
Штабс-капитану и подполковнику скрутили руки, обоих обшарили. Нашли и маленький пистолет в скукинских галифе, и нож в сапоге у Канторовича.
– Это вы с вашими побрякушками виноваты! – зло сказал Скукин штабс-капитану. – Вы что, и в Красной армии их хранили? Идиот! Из-за вашей чертовой сентиментальности…
Командир двинул его в скулу:
– Заткнись, благородие! Побалакаешь еще.
Повернулся к Моне и отцу Сергию, всё еще сидевшим.
– Поплыли, папаня с дочкой. У нас в Зеленях дохтура не хуже, чем в Луганске. Полечат.
А своим сказал:
– К директору доставим, пущай разберется. Неспроста эта цифирь, ребята. Я такую на фронте, в штабе видел. «Шифра» называется.
Все погрузились на баркас, который от тяжести низко осел. Поплыли. Из-за рокота мотора не разговаривали. Мона испуганно смотрела на своих рыцарей, оказавшихся не такими уж надежными.
У Канторовича зло подергивался разбитый рот, Скукин напряженно о чем-то думал – наверняка прикидывал, как будет выкручиваться. Безмятежным выглядел только отец Сергий, который, надо отдать ему должное, держался молодцом. С другой стороны, у него было меньше причин для тревоги, чем у офицеров, и руки не связаны.
Минут через сорок моторного хода, то есть, вероятно, верст на десять ниже по течению, на высоком правом берегу, неблизко от реки, показалось селение. Было оно изрядное, в сотню или две белостенных мазанок, а посередке блестели железные крыши каменных домов и золотились купола пятиглавой церкви.
– Вот они, наши Зеленя. Может, здеся навсегда и останетесь, – зловеще сказал командир. – На перегной пойдете. Будет от вас земле польза.
С этим напутствием, под дулами винтовок, арестованные поднялись по крутой тропинке от пристани на обрыв.