Умнее, конечно, было бы сейчас удивиться и ответить: «Ну да, в Швейцарию, а куда же еще?» Пусть бы он поразмыслил о том, понравится ли ему с ней расставаться. Через день-другой такой идиллии сам предложил бы остаться вместе, а она согласилась бы с видом великой милости.
Но сейчас, под звездным небом, Моне не хотелось быть умной. И она сказала:
– Я хочу остаться с тобой. Хочу быть там, где будешь ты, а остальное мне все равно.
Фандорин заворочался, и она испугалась, что всё испортила. Но оказалось, что он тревожится по другому поводу.
– В Севастополе меня ждет мой друг Маса. Мы сорок лет неразлучны и, надеюсь, не расстанемся до смерти. С ним тебе будет непросто. У него всегда был неважный характер, а с годами стал хуже. Да и ты, з-знаешь, тоже не рукавица.
– Я люблю всё, что любишь ты, – кротко молвила она, вспомнив, как Кити разговаривала с Левиным. – Значит, полюблю и твоего японца.
Сама же подумала: какие пустяки. В ее распоряжении имелись рычаги влияния, не доступные никакому другу. И прибавила, свирепо:
– Я люблю тебя так, как никто никого никогда не любил!
И тут вместо того, чтоб ответить столь же страстно или по крайней мере неизобретательно прошептать «я тоже», он пробормотал нечто загадочное:
– Елизавета Т-Третья? Это уж будет чересчур…
Мона села, взяла его двумя руками за горло и потребовала немедленно объяснить, что значат эти слова.
Объяснял он долго и нескладно, несколько раз пытался по-черепашьи спрятаться в панцырь или по-ежиному ощетиниться, но Мона, конечно, не отстала, пока всего не выяснила.
Тогда отодвинулась и стала думать.
Что обеих его жен тоже звали «Елизаветами» – это хорошо. Значит, у него такая, как ее, карма.
Что оба брака паршиво закончились – это плохо. Хотя разве было бы лучше, если б они оказались удачными?
И вообще: бог любит троицу. А еще надо дать ему то, чего Елизавета Первая дать не успела, а Елизавета Вторая не смогла или не пожелала.
В ту же секунду Мона с легкостью решила вопрос, над которым веками ломали голову мистические философы: как воплотить бесплотное и уловить неуловимое.
А очень просто.
Крепко обволакиваешь неуловимого, берешь маленькую его частицу в плен своего тела и выращиваешь из этой крохи полную свою собственность. Конечно, придется пересмотреть свои принципы, изменить отношение к проблеме размножения, но принципиальность – удел умных мужчин и глупых женщин.
Волнуясь из-за затянувшегося молчания и сильно заикаясь, он робко спросил:
– Я не д-должен был г-говорить про «Елизавету Третью». Я всё испортил? Что я могу сделать, чтоб ты меня п-простила?
Мона повернулась, погладила его по щеке.
– Я, может, и Третья, зато последняя. А прощу я тебя при одном условии. Если у тебя осталось еще немножко энергии Ки.
Мгновение остановилось
На следующий день они плыли через владения какого-то атамана Ковтуна. Здесь недавно прошла война, и встречные деревни были трех видов: безлюдные, мужские и женские.
От безлюдных пепелищ Мона отворачивалась, не хотела омрачать свое нескончаемое прекрасное мгновение. В мужских деревнях на берег выходили люди с оружием, приказывали пристать. Эраст предъявлял им пропуск директора Жовтогуба, и баркас следовал дальше. В женских деревнях – тех, где никто ружьями не размахивал – Мона выходила на берег. В одной купила на остаток зеленошкольских денег еды, в другой обменяла дурацкое цветастое платье на стеганое одеяло – чтобы мягче лежалось на дне лодки.
А близко к вечеру, с правого берега, из-под свисающих над водой ив, закричали:
– Гли, барин с барыней на лодочке! Эй, шляпа, греби суды!
Там трое каких-то поили лошадей, трясли карабинами.
– Не волнуйся, – сказал Эраст. – Покажу бумагу, поплывем дальше.
Направил баркас к берегу.
– Мы плывем с заданием от директора Жовтогуба. Вот пропуск.
Один взял документ, небрежно глянул, швырнул на песок.
– Плевать на твово директора. Мы сами по себе. Мамзель, прыгай к нам. А ты давай, спинжак сымай. И чоботы.
Фандорин вздохнул, встал, снял пиджак.
– Извини. Это недолго.
Страшно Моне не было. Скорее интересно.
Эраст Петрович легко перескочил на берег, одной ногой едва коснулся земли, а вторая, описав дугу, ударила грубияна в скулу. Тот выронил карабин и еще не успел свалиться, как Фандорин, прокрутившись на каблуке, двинул второго локтем в глаз.