В остальном же всё у нас было прекрасно.
Я во всем поддерживала своего мужа и всегда разделяла его точку зрения, что бы ни происходило.
Мы ведь клятву дали друг другу. Восемь лет назад… И в горе, и в радости…
— Мамочка? — испуганно пищит Катюша, дергая меня за штанину.
Опускаю потерянный взгляд на дочку. Та стоит, как побитый щенок, дрожит и вжимается в угол. Еще немного, и она расплачется.
— Стёп, если это какая-то шутка, то прекращай немедленно. Посмеялся и хватит, — скребусь по двери и пытаюсь облагоразумить его, но как можно тише, не повышая голоса, чтобы соседи не слетелись на шум.
— А кто сказал, что я шучу? Нет, Наташка, шутки кончились. Я тебе на полном серьезе говорю, чтобы ты забирала свои вещи и проваливала к бабке своей! Потому что уже завтра в моей квартире появится новая хозяйка!
У меня слов нет. Я в полнейшем шоке.
В глазах темнеет резко. В груди тесно становится. Воздуха не хватает, словно массивный ошейник затянули на горле.
— Ты… ты изменял мне? — с трудом удается вымолвить, я окончательно разбита.
— А если и изменял, то что с того? Что? Предъявить что-то мне хочешь? Не получится у тебя ни черта! — рявкает он во всеуслышание.
Снова смотрю на Катю, и сердце сжимается в комок.
— Не смей повышать на меня голос! Ты пугаешь нашу дочь.
— Да какая она мне дочь? — бросает он возмущенно и цинично. — Катька только твоя дочь! А я к ней никакого отношения не имею. Нет у меня желания тащить на своем горбу отпрыска какого-то левого мужика!
И меня резко ведет в сторону. Я словно пощечину хлесткую получила.
Глава 2
— Что ты несешь? — всхлипываю я судорожно, крепко накрывая Катины ушки руками, опускаюсь на корточки и прижимаю ее голову к себе. — Катюш, не слушай его, твой папа сегодня заработался, видимо. Он не понимает, что говорит. Пойдем еще немного погуляем во дворе, дадим ему время разобраться в себе.
— Х-хорошо, — неохотно кивает дочурка и берет меня за руку.
Тяну ее к лифту, решая поскорее убраться отсюда, чтобы не травмировать психику дочери. Но не тут-то было.
— Всё я понимаю! И разбираться мне не надо ни в чем! — злостно бросает муж, который не обладает ни каплей мужества, раз не может открыть дверь и сказать мне всё это в лицо. — Тебе нужен был ребенок! Тебе! Вот и воспитывай Катьку сама теперь! А меня в это не впутывай больше! Не хочу я быть отцом чужому ребенку!
Какой кошмар…
Вот так жила с мужчиной в браке целых восемь лет и только сейчас узнала, какая он все-таки сволочь. Каков подлец.
У меня в голове не укладывается, как у него хватило совести назвать Катюшку «отпрыском какого-то левого мужика»?
Еще позавчера мы втроем гуляли по парку. Он катал Катю у себя на плечах и ласково называл ее своей маленькой принцессой.
А сегодня-то какая муха его укусила?
— Ты прекрасно знаешь, почему так получилось. И в этом нет моей вины, — отвечаю как можно спокойней, несмотря на дичайшую обиду, поселившуюся в сердце, которое минутой назад покрылось мелкой паутиной трещин.
Пауза.
Затем раздается звук поворачивающегося замка, после чего входная дверь распахивается и в проеме показывается муж собственной персоной.
Неужели храбрости набрался?
Заглядываю в его непроницаемые черные глаза, и не наблюдаю ни капли жалости в них. Только колючий холод и абсолютное равнодушие.
Сморщившись в презрении, отворачиваюсь. Нажимаю кнопку вызова лифта, а затем на пол летит моя сумка. Он бросил ее мне как собаке кость.
— Вещи свои не забудьте, я всё собрал: одежду, обувь, документы, — говорит он, поглядывая сначала на баулы, а затем на Катю, как на какую-то самозванку.
Я тут же завожу ее за себя, скрывая от враждебного взгляда Степана.
— Наташк, ну я правда думал, что смогу смириться, что ты родишь от донора, но, как видишь, не смог. Катька мне не родная. Она же совсем на меня непохожа. Друзья уже подшучивают надо мной, мол, ты родила от соседа. А знаешь, как неприятно это слышать?
Еще бы я не знала! Мне сейчас тоже неприятно слушать его бред, но ему же плевать!
— Так сказал бы своим друзьям правду, сказал бы им, что ты… — вынужденно захлопываю рот, не желая договаривать фразу.
Кошусь на Катю.
Она не должна это слышать. Не сейчас и ни при таких обстоятельствах…
— А толку-то? Если скажу, они один хрен мне не поверят. Они же решат, что ты мне рогов наставила.
— И вместо этого ты решил наставить их мне? Какой же ты… — цежу я и замолкаю, не решаясь при дочери назвать вещи своими именами.
А про себя ору: «Жалкий! Моральный урод! И как я всего это раньше не замечала?»