Старик долго топтался у входной двери, и было у него ощущение: что-то, и притом очень важное, он упустил. Ну, конечно, — забыл полить цветы. Последнее время, выходя из дома, он щедро поливал цветы.
Медленно и осторожно ступая — земля потеряла для него былую твердость, — старик дошел до стоянки такси.
— Здравствуйте, — сказал он, открыв дверцу. — К вам можно?
Таксист кивнул, глядя прямо перед собой.
Старик сел, подобрал на колени полы плаща и сразу увидел визитную карточку водителя Ивана Ивановича Шикова. Очень кстати!
— Послушайте, Иван Иванович, у меня к вам большая просьба: мы можем выехать за город?
Водитель помолчал, что-то прикидывая.
— Вообще-то смотря зачем…
— А просто так, прокатимся — и назад. За оплату не беспокойтесь, обижены не будете.
— А там чего, стоять?
— Посмотрим.
— Час простоя у клиента…
— Сколько надо!
Решительный ответ удовлетворил шофера, и он, стараясь это сделать незаметно, оценивающе оглядел старика. Ничего, представительный папаша.
— Подскажете куда, — обронил он, включая счетчик.
— Все будет хорошо, — невпопад ответил старик, думая о чем-то своем.
Пенсионером он стал как-то неожиданно, да и примеров почти не было. Товарищи, работавшие рядом, уходили не в отставку, а сразу, совсем. Так вот получалось… Еще накануне встречались, обсуждали то да се, шутили, а чуть свет — звонок от дежурного, короткий доклад и такая тишина в трубке, которая бывает только после артналетов.
На шестьдесят четвертом году его внезапно свалил инфаркт. Почти год ушел на лечение, а когда пришла возможность снова приняться за дела, начальство повело себя странно — предложило отдохнуть по-настоящему. И только тогда он понял, до чего же она преждевременна — пенсионная книжка…
Но он сумел стать выше обстоятельств и ничего не сказал в свою защиту. И все облегченно вздохнули, потому что решили, что подобрали верный ключик к сердцу старика.
Он отказался жить в Москве: стали в тягость ему прежние телефоны и адреса, они только обостряли образовавшуюся пустоту. И он сказал жене: ну что, мать, ни МХАТ, ни Третьяковка нам уже не нужны, без елисеевского магазина тоже обойдемся. Давай-ка двигать на Волгу, хоть зори настоящие увидим, подышим напоследок воздухом Жигулей, чего нам еще… И она сразу согласилась, потому что привыкла к походной жизни и сама считала, что в Москве они и так задержались.
Короткими были сборы. Но увидеть рассветное солнце над Жигулями, когда большой красный шар незаметными толчками выбирается из-за горизонта и закрывает полнеба, окрашивая речную волну в нежно-розовый цвет, им так и не удалось. Все время отвлекали какие-то неотложные домашние дела или же наваливались болезни, будто судьба специально составила для них график — болеть поочередно.
Когда не стало жены, он перебрался спать в кабинет, а в ту комнату заглядывал редко, все больше по ночам, если особенно нестерпимой была бессонница. И каждый раз ему казалось: что-то неуловимо менялось в комнате.
Машина уже вырвалась за черту города. Старик, устав смотреть в окно, теперь с интересом разглядывал салон. Как-то необычно было в нем: дверцы ящичка и приборная панель оклеены пленкой «под орех», окна украшала рыжая бахрома.
— С комфортом устроились, — сказал старик.
— А куда денешься? — отозвался шофер. — Я здесь провожу лучшую часть жизни. Но и мучаюсь за это, — кивнул он на бахрому. — Начальству нашему ничего не докажешь.
— А сами-то здешний?
— Здешний.
— Значит, окрестности хорошо знаете?
— Особо не жалуемся.
— А есть у вас любимые места? Полянка, допустим, или речка?
Водитель пожал плечами.
— О чем не думал, так не думал. А Волга — вот она!
— Во-олга, — протянул старик. — Волгу, батенька мой, вся Россия любит. Значит, и мы с вами Волгу обязаны любить по уставу. Тут особой заслуги нету. А вот свой, личный уголок?
Шофер задумался и, похоже, всерьез.
— Так-то уголков знаю много, только который лучше — об этом не думал. Вроде бы все одинаковые: деревья, трава, ну там водица какая-нибудь.
— Трава-а… водица… Лет-то сколько?
— Да уж тридцать четыре зимой будет.
— Не «уж», — сказал старик, — не «уж», а всего-навсего. Ваше счастье, голубчик, что всего-навсего.
Таксист фыркнул и поглядел на старика с интересом.
«Выламываются люди, — подумал он, — кто как может. А чего бы не выламываться, если есть деньги. Пенсию, похоже, гребет по потолку, шмотки покупать не надо, наверняка запасся, только донашивай. Еды и то не надо. Старики мало едят. Возьмут какой-нибудь плавленый сырок — и на неделю. Вот и выламываются. Один такой же все во дворе бегал на прошлой неделе, больше всех орал, не понравилось ему, как собачатники работали. Дети орали, и тот лысый дурак орал. А собачатнику что, у него разнарядка, у него план, у него, может, семеро по лавкам разевают рты, шамать хотят, а папаня заработать не может, потому что какой-то пенсюк выламывается: нехорошо, нехорошо… Заставить бы его самого ловить собак, вот было бы дело».