Бабка взглянула на него ясными глазами и протянула горсточку.
Рыжий медленно шевелил челюстями: разгрызать каждую семечку в отдельности не хватало нервов, душевного спокойствия не хватало.
— Сейчас бы копеек восемьдесят семь, а может, и весь рубль…
Бабка Нюра обрадованно подхватила:
— Плохо ли, целый рубль!
Рыжий повернулся к ней всей своей гвардейской статью. Его плоские красные щеки вздрогнули и замерли: а вдруг?.. От подъезда, где сидела Светлана, донесся глубокий со стоном вздох и словно бульканье: «Мамочка моя родная…»
Мимо проходил представительный мужчина в светлых брюках и полосатой рубашке, прошел было своей дорогой, но вдруг остановился, потер лоб, что-то припоминая, и пошел прямиком на Рыжего.
— Здорово, — приветствовал он Рыжего с неожиданным напором. — Что молчишь, не помнишь, что ли?
У Рыжего отвисла нижняя губа.
— Нет, почему же, помню, — смело протянул он руку незнакомцу.
А тот сел рядом с бабкой Нюрой, поерзал задом, устраиваясь удобней. Шустрый какой! На голове у него только по краям остались белые клочки. И еще один клок был под носом, каждый волос торчком, и поэтому казалось, что незнакомец приспособил под нос ершик для мытья молочных бутылок.
— Инспектор пожарной охраны Василий Петрович, — протянул он руку бабке Нюре.
— Ох уж! — кокетливо откликнулась бабка, освобождая от семечек ладонь.
— Тогда скажем так: бывший инспектор. Двенадцатый год на пенсии.
— Вспомнил, — закричал Рыжий. — Инспектор! Как же я споначалу-то не признал…
— Гуляю сегодня, — сказал Василий Петрович. — Нюхаю чистый воздух. Пивка попил. Пло-охое пивко.
— Ну их, — с пол-оборота завелся Рыжий. — На комбинате не выдерживают, да тут еще разбавляют.
— А ты, парнишка, как я погляжу, все знаешь. На-ка тебе пятерку, сообрази чего-нибудь.
Рыжего как ветром сдуло, лишь прошуршал розовый керамзит, которым была посыпана дорожка к магазину, да от подъезда опять донеслось: «Господи, и эти туда же…»
— Тебе лет-то сколько? — толкнул Василий Петрович бабку Нюру локтем.
— И-и, нашел чего спрашивать. Я, Петрович, стара ворона…
— Скажешь, такая гладкая.
— Ты очки, поди, забыл.
— Очки вообще не употребляю.
— Орел степной, — сказала бабка Нюра и тоже толкнула его локтем.
Пятнадцать лет — это с тех пор как заселили микрорайон — живет здесь бабка Нюра. Живет в однокомнатной квартирке на втором этаже с неизменным алоэ на окне. Нижние ветви его обломаны, розданы соседям как средство от всяких хворей, и теперь растение напоминает старого голоногого петуха.
Много разных событий произошло за пятнадцать лет. У кого-то родились дети, кого-то проводили в последний путь. Вон за тем углом останавливался, поджидая, автобус с черной полоской посередине. А сколько раз переделывали дощатую будку на пустыре — то в пивнушку, то в «Кулинарию», сейчас там принимают бумажные отходы. Соседка Светлана мужа поменяла, думала, к лучшему, а вышло: шило на мыло. Этот, правда, каменьями в окно не запускает, но и до дома не всегда добирается, засыпает по дороге.
Рядом с такими крупными событиями тихая жизнь бабки Нюры не видна совсем. Может, один Рыжий замечает ее, да и то после того, как бросил работать. А еще вспоминают о бабке Нюре, когда у соседей объявляются тараканы. Тут грешат на нее вовсю — рассадница, дескать! Чаще других этот вопрос поднимает Светлана, уж она на бабку Нюру… Бабка-то все слышит через стенку. А перед получкой Светлана приходит за пятеркой, как в кассу взаимопомощи. Бабка дает, зла не помнит.
Вернулся Рыжий.
— Карета подана, — похлопал он по торчавшему из кармана горлышку большой бутылки из зеленого стекла. — Зинка мне хотела «Вермут», а я ей: «Не-ет… Он, говорю, для будней, а у меня сейчас компания». Дала «Иверию».
— Моего змея там не видел? — донесся от подъезда голос Светланы.
— Не смотрел, — Рыжий даже не повернулся в ее сторону.
— Как будем дальше? — проявил нетерпение Василий Петрович.
— Ко мне зайдем, ко мне-е, — решительно встала бабка Нюра. — Грибков нету, а вареной курицей угощу.
— Я как чувствовал, — сказал Василий Петрович, — уходил из дома и думаю: вставлю-ка протез, вдруг жевать придется.
В комнате у бабки Нюры стоял еще довоенный потемневший буфет, дощечки его потрескались, в одной дверце вместо стекла была фанерка; у окна — круглый стол, у стенки — кровать, высоко взбитая, не иначе, с двумя матрасами. Но все прошли на кухню, где на тряпичном половичке лежал солнечный зайчик, тикали ходики под потолком. Бабка проворно нарезала хлеб и достала из холодильника обещанную курицу, разломила ее на большие куски.