Никита тяжко вздохнул и повернулся на спицу. Он делал отчаянные попытки переключить мысли на что-нибудь приятное, поднимающее дух. Колька? А что Колька? Впрочем, и Колька… За него давно бы пора взяться. Пока что, черт возьми, одни намерения. А сам и пальцем не пошевелит. Одна болтовня. И с Натальей нечего было идти сюда. Как в кино, жених и невеста, под ручку. Сорок лет человеку! Подумать только — сорок лет…
В комнате было уже совсем светло, еще несколько минут — и на стене появится солнечный зайчик, и пронзят комнату желтые лучи, и, словно спохватившись, заклубится в них сизый табачный дым.
Никита снова вздохнул, немного успокоился и стал думать так, как он обычно думает за баранкой, когда, впереди добрая сотня километров.
Когда Никита уходил на работу, он увидел во дворе Кольку. Колька тоже увидел его и отвернулся, сделал вид, что не заметил.
«Вот чертова кукла, все же настроила», — подумал Никита, и от вспыхнувшей острой неприязни к жене у него на секунду потемнело в глазах.
Гнев придал ему силы и освободил от житейских условностей. В трамвай он зашел с передней площадки, кому-то наступил на ногу, услышал, разумеется, вопль, но даже ухом не повел.
Чем ближе подъезжал Никита к своей автоколонне, тем мельче казались семейные заботы. Сегодня начинается ремонт его автобуса. Сумеют ли они быстро закончить? Хорошо бы побыстрей: простой денег не приносит, а они сейчас просто необходимы. Далеким расплывчатым видением мелькнула Колькина спина в белой безрукавке, пахнуло едва уловимым запахом ромашки — и все… Прежняя жизнь осталась за горизонтом.
Никита проталкивался к выходу, а в ушах стояли незнакомые шумы, которые он уловил в моторе в последнем рейсе. Шумы, напоминающие хрипы. Как в груди у курильщика по утрам. Где-то что-то поизносилось. Главное сейчас — не запустить болезнь.
В отличие от многих водителей, Никита любил ремонтные работы. За то время, пока он готовил инструмент, приносил из тумбочки и раскладывал его на лоснящемся, словно вороненом, стеганом матрасике, он поглядывал на мотор и едва сдерживал улыбку: чересчур он ставит из себя, мотор, удивительно короткая память у него, у мотора. Ему бы давно пора понять, что Никита видит его насквозь, сколько раз доказывал это. Но мотор тоже хитрый, всегда готов на любые сюрпризы. Очень лукавые вещицы он выкидывает иногда. Ему не занимать опыта, каким образом запутать Никиту, пустить его по ложному следу.
И вот Никита, словно егерь к раненому зверю, осторожно подступает к нему и всем своим видом старается показать, что у него самые добрые намерения.
И начинается!
И перестают существовать для Никиты посторонние помехи: он не слышит громы и шумы, обильно населяющие гараж, пропадают из вида работающие рядом товарищи, исчезает жара, нету даже прирученного голубя Петьки, который прохаживается у матрасика с инструментом.
После рабочего дня Никита чувствует себя великаном. Он раздевается, подставляет шею и плечи под жесткую струю водопроводного крана. Далеко вокруг разносится Никитине лосиное отфыркивание, играют мускулы на атлетической спине, и каждый, кто проходит мимо, с завистью думает: крепко сработала природа, крепко!
Примерно в таком состоянии он шел по большому двору автохозяйства и насвистывал популярную песенку «Увезу тебя я в тундру», когда увидел Гордея Васильевича.
«Так-так, ты-то мне и нужен, — обрадовался Никита. — Надо все точки поставить и дело, как говорят в народном суде, списать в архив».
— Гордей Васильевич, — окликнул Никита, — есть мелкий личный разговор, не так чтоб очень, но как бы пылинка на пиджаке.
Он был игрив, как бывают игривы иные сильные люди, когда у них случается хорошее настроение.
Гордей Васильевич был чем-то озабочен и хмуро заметил оживленному Никите:
— Не на пиджаке пылинка, а в глазу. В глазу пылинка, понимаешь? А у тебя горит, что ли?
— Горит без дыма и огня, — ответил Никита, но без прежнего напористого задора. — Может, к вам письмо на меня поступило или может поступить, так я хотел бы первый.
Гордей Васильевич посмотрел в смелые, еще не остывшие от работы глаза Никиты, что-то прикинул:
— Ну, ладно, пойдем.
«Может, я зря сейчас к нему? — шевельнулось в голове Никиты. — Еще попадешь под горячую руку. И начнется волынка…»
Странно, все вроде бы хорошо складывается, в том смысле, что и захотел бы повиниться, да не в чем. Но откуда же, черт бы его побрал, появляется чувство вины? Как будто бы грешил в глубоком сне и сна этого не помнишь.
Чем ближе подходили они к зданию управления, тем решительней и поспешней взбадривал себя Никита.