И тем не менее в кабинете Гордея Васильевича он почувствовал себя неловко. Неудобство Никита испытывал оттого, что Гордей Васильевич знал Веру, вместе приходили квартиру просить, чай пили, дубы шумели над головой…
Вера всегда на чужих людей производит самое приятное впечатление. Может быть, Гордей Васильевич жалеет ее в глубине души? Он-то наверняка все знает. А может, уже написала чего? Грозилась ведь? Грозилась!
— Садись, Никита, — сказал Гордей Васильевич, устроившись на своем месте, за большим столом, на котором находились бумаги, перекидной календарь, стаканчик из пластмассы с карандашами и сломанными авторучками и квадратный, на проволочных ножках барометр.
Никита привольно раскинулся на стуле: пусть Гордей Васильевич видит — с его, Никиты, стороны полная независимость, боевая готовность номер один. Но, конечно, и полная расположенность к откровенному разговору. Доверие к тебе, как ты сам знаешь, Гордей Васильевич, стопроцентное — сами выбирали. И тут до Никиты дошло: как-то по-чудному перемешались все точки, которые он собирался расставлять, и получалось так, будто бы это инициатива Гордея Васильевича. Еще и до сути дела не дошли, а уже как будто бы все поставлено с ног на голову.
— Я слушаю тебя, — сказал Гордей Васильевич и по-школьному сложил руки на столе. — Какое у тебя дело?
— Да ладно, Гордей Васильевич, крутить, сами все знаете, давайте прямо в лоб.
— Ну вот, — улыбнулся Гордей Васильевич. — Какой настырный. Давай рассказывай, посвящай старика.
— Рассказывать-то особенно нечего. Семья развалилась на молекулы. К седым-то волосам.
— Седые волосы не показатель, кто седеет, кто лысеет. Чего не поделили?
— А-а, — махнул рукой Никита, — ерунда всякая. Она взбрыкнула, а я потакать не стал.
— Это не довод. У меня тоже время от времени взбрыкивает, но, как видишь, ничего, живем.
— Тоже сравнили. У вас — одно, у меня — другое.
А самому стало смешно: столько детей да такой возраст… Наверное, все эти мысли отразились на лице Никиты, потому что Гордей Васильевич сердито гмыкнул:
— Ты, конечно, думаешь: такая семья да еще возраст… Правильно говорю? А у стариков, Никита, все получается гораздо сложней.
— Гордей Васильевич, согласитесь, унижение терпеть ни в каком возрасте нельзя.
— Согласен.
— Если каждый будет швырять в лицо мятой рубахой…
— Ой-ой-ой! Вот это я понимаю! Так их, Никита Григорьевич! Между прочим, раньше мужчины носили щит и меч, а теперь бутылочку кефира в авоське и десяток диетических яичек. Значит, швырнула, говоришь?
— Не смейтесь, Гордей Васильевич, это я в запальчивости. Дело теперь прошлое, я и подробности стал забывать. У нас принципы разошлись. Я, как вы знаете, человек общественный. У меня и работа ответственная, и нагрузки серьезные. И в доме я хотел рассчитывать на какую-то помощь. А если этой помощи нет, то зачем мне нужен такой дом?
— Да, пожалуй, жена должна помогать. И мы, в свою очередь, должны помогать женам. Живем-то сообща.
— Живем-то сообща, да цели в жизни разные и полезность для государства разная, в этом-то и весь фокус. — Никита сказал, как припечатал, с незыблемой твердостью и даже с некоторой торжественностью. Еще бы, сколько бормотал об этом за рулем.
— Во-он ка-ак… Что же, выходит, ты всех людей делишь на полезных и бесполезных?
— Нет, — покачал головой Никита. — Совсем бесполезных людей нет, но есть люди, которые приносят больше пользы, а есть, которые меньше.
— Интересно, — сказал Гордей Васильевич, он придвинул чистый лист бумаги, взял карандаш и стал рисовать квадратики и треугольники. — Значит, у тебя разделение четкое?
— Безусловно. Я всегда думал об этом, а в последнее время думаю особенно много.
— И как в таком случае следует поступать?
— Все зависит от того, у кого работа серьезней. Как бы вам наглядней разъяснить? Ну вот, допустим, так: если муж — профессор, а жена работает где-то санитаркой или медсестрой, то все дела по хозяйству должна делать она, чтобы освободить мужа. Если, наоборот, жена — профессорша, изобретает, допустим, пенициллин, то ей должен помогать муж. Если оба стоят за станком, то и работа поровну, тут никто не в обиде.
— А дети как? — спросил Гордей Васильевич. — Вот у тебя, например, сын.
— Ребенок — особая статья, здесь смотря по возрасту. С пеленками и яслями мать возится, а вот когда он соображать начнет что к чему, тогда самая пора подключаться.
Гордей Васильевич исподлобья взглянул на Никиту и спросил с заметной, но непонятной пока иронией: