Мать работала на пилораме, хорошо зарабатывала. При экономной жизни в долги не влезали, еда в доме была всегда: то плов, то пельмени, то пирожки с луком и яйцами. И человеком она была спокойным, — лишний раз моралью не надоедала.
Сейчас патлатые сынки сидят в скверах или на скамейках у домов, орут песни.
А в Никитином детстве песни хором не орали, среди ребят постарше солисты были с гитарами, вот они-то и пели, а другие слушали. Что еще? Играли в ножички, катали обручи от бочек, отношения выясняли на какой-нибудь полянке в лесу, огромной ватагой собравшись.
Рос Никита сильным, но робким. До четвертого класса его мог обидеть любой. Особенно досаждал Генка Залевский. До самой смерти Никита не забудет его, проклятого. Маленький, жилистый, всегда в полосатой рубахе, отчего казался совсем дохляком, с косой белой челочкой, он шагу не давал ступить, обязательно к чему-нибудь да придерется. Колотил, естественно, на больших переменках или после уроков. Было не больно — откуда у дохляка сила? — но обидно. И страшно. И так несколько лет. Чего только не делал Никита: и марки ему приносил, и портфель держал, когда тот перешнуровывал ботинки, — ничего не помогало.
А однажды, было это в четвертом классе, Никита нечаянно опрокинул Генкин пузырек с чернилами на Генкины же штаны. Если сказать, что Генка озверел, — это значит ничего не сказать… У него аж ноздри стали белые и тонкие, словно папиросная бумага. И Никита понял: больше ему не жить. Убьет его Генка после уроков, удавит, растопчет рваными ботинками.
Впереди было два урока, и Никита подвел итог недолгому жизненному пути. Оказалось, многое он делал не так: надо было больше бегать по улицам, шуметь, кричать, ходить на руках, а он сколько времени потратил, собирая коллекцию камешков и марок. Кому они теперь достанутся? И подарить не успеет, кому хотелось. Надо было раньше подарить. И пальто не нужно, которое мать второй год собирается купить. Хорошо, что не купила, деньги целее будут. И лыжи не нужны, и коньки. Ничего, оказывается, не нужно.
На последней перемене Никита, глубоко вздыхая, подошел к самому тихому пацану в классе, Савве Ивашкину, у которого никогда ничего не было за душой, и сказал:
— Хочешь, рогатку подарю?
И достал из кармана отличную рогатку: резина широкая, белая, вырезанная из противогазной маски; кожа для камешка мягкая, на весь век хватит — язык от ботинок приспособил.
— Бери! Бери!
Савва так растерялся и тут же так обрадовался, что даже противно стало. А потом приблизил губы почти к самому уху Никиты и прошипел:
— Тебя сегодня Генка бить будет.
Никита посмотрел на рогатку.
— Смотри не потеряй.
— Ну-у! — только и сказал Савва и спрятал подарок на животе под рубахой.
В тот день Никита впервые в жизни пожалел мать. Представил, как ей, бедной, придется оставаться одной, и слезы выступили на глазах. Никогда в жизни не было такого сильного приступа любви и жалости к матери, даже когда хоронил ее.
Уроки закончились. Все сразу ушли, а Никита сидел за своей партой до тех пор, пока в дверь не просунулась голова Генки Залевского.
— Чего сидишь? Идем! — сказал Генка и зловещее фиолетовое пятно на его штанине словно повторило следом: «Идем!»
Ушли за сарай, находившийся сразу за школой, — мрачное длинное строение, сложенное из бревен, между которыми там и сям высовывались бороды пакли. Место было надежное: никому и в голову не придет сюда заглянуть.
Генка деловито взял Никиту за грудки и поставил спиной к стене. Никита уже ничего не соображал, была только одна мысль: как бы не упасть раньше срока, уж больно мягкие стали ноги.
Генка, примеряясь или разогреваясь, легонько сунул ему кулаком в живот. «Конец!» — промелькнуло в Никитиной голове, и вдруг его охватили дикий, животный страх и желание выжить, любой ценой, но выжить. Он уже не знал, что делает: поднял кулаки к голове, чтобы защитить лицо, и — как-то само получилось — выбросил руки вперед. Генка вдруг опрокинулся на спину, но сразу же перевернулся на живот и стал медленно подниматься. Никита открыл глаза и встретился с его взглядом, удивленным и растерянным одновременно. И тут же увидел струйку крови, быстро вытекающую из Генкиного носа.
Никиту словно кто-то поддал сзади коленом. Он бросился к Генке и, пока тот не успел встать на ноги, ударил его еще и еще, а потом придавил к земле, вцепился в его волосы и начал колотить головою о землю. Наконец опомнился, встал. Генка продолжал лежать. Никита смотрел на него и дрожал всем телом.