У кабины стоял Василий Захарович и тоже смотрел куда-то в небесную высь. Никита хлопнул его по плечу:
— Жизнь-то, Василий Захарович… А? Здорово, правда?
— Правда, — согласился Василий Захарович. — Ты зря такой веселый: багажник плохо закрывается.
— Да ну? Ай-ай! Совсем не закрывается или плохо?
— Плохо. Там щель такая, я два пальца засунул.
Никита осмотрел крышку багажника — щель действительно была.
— Ну и хрен с ней, — сказал он весело, — не пшено возить. И пыли нет.
— Ты даешь, — покачал головой Василий Захарович. — Совсем портишься. Тебя женить надо.
Перед Никитой светлым видением прошла Антонина, пахнула на него дорогими духами. Он зажмурился и покачал головой.
— Василий Захарович, слушай сюда: не в багажнике смысл жизни. Понял?
— Понял. За что тебе только грамоты дают? Смотри, самому ехать.
«Куда ехать? Зачем? Колька…»
Рейс был несложным, дорога хорошая, автобус шел мягко, словно у него были не колеса, а воздушная подушка. Редкие пассажиры дремали за спиной, а Никита думал об Антонине. Больше ни о чем думать было нельзя, все остальное пока под решительным запретом. Больные вопросы будут решаться позже.
Что могла найти в нем Антонина, дочь полковника, сурового, мужественного человека, награжденного многими боевыми орденами? Его фотография висит в гостиной, и Никита искренне жалеет, что фронтовые ранения не дали возможности дожить ему до наших дней. Сам он до сих пор помнит: когда учился в пятом классе, мать купила ему пальто, как тогда говорили, «на вырост». Оно и через четыре года оставалось великоватым, словно росло вместе с Никитой. Вроде бы мелочь, а вот запомнилось.
Вначале ему казалось, что Антонина обратила внимание на его высокий рост, на тяжелую стать, которая определяется только к сорока годам, на волосы, седеющей прядью упавшие на лоб, отчего лицо с крупными губами и внимательным взглядом становилось по-мужски привлекательным. Но чем больше он узнавал Антонину, тем яснее понимал: внешность она, как и каждая женщина, конечно, имела в виду, но не в первую очередь. Что-то было еще, какая-то скрытая пружинка, которую Никита никак не мог нащупать.
И вдруг, словно озарение, — «домашний кот…»
Так-так… Вполне возможно, Антонина устала от прежнего мужа. Алкоголик, каким бы хорошим он ни был, все же остается алкоголиком, и мысли его постоянно крутятся вокруг бутылки. Неплохо бы увидеть ее бывшего мужа, покалякать о том, о сем. Никита даже знает окна, где он живет вместе с матерью. Однажды ехали по городу, и Антонина указала на эти окна.
Пошел мелкий снег. Побелевшие поля словно придвинулись к дороге. В зеркало Никита видел, как отходили от дремы пассажиры, молча приникали к окнам; лица у всех были серьезные, замкнутые.
После рейса Никита пришел к Антонине, и она его домой уже не отпустила. Аркадий, когда до него дошла ситуация, со скептической улыбкой посмотрел на мать и ушел в свою комнату. Все это выглядело довольно мирно. Чтобы как-то скрасить первые минуты неприятной тишины, Никита погладил кота Степана, начал рассказывать:
— Тоже когда-то держал кота. Сначала было нормально, а потом он стал по кастрюлям лазать. Надо, думаю, какие-то меры принимать. Отвез его за пятьдесят километров. Так он через неделю пришел, ободранный, худой. И не разговаривает.
— Не сердись на Аркадия, — сказала Антонина.
Никита махнул рукой и жалобно улыбнулся.
На следующий день у него был по графику выходной, Антонина же позвонила к себе на работу и сказала, что заболела. Сын ее ушел в школу. Антонина была оживленна: видно, и ей надоело одиночество.
День начинался как в сказке. Никита подошел к окну взглянуть на машину, Антонина сказала: «Не беспокойся, я слежу за сохранностью твоего транспорта». Захотелось пить — и она тут же принесла стакан крепкого, уже охлажденного чаю. Сверху плавал кругляш лимона. Вышел в коридор — и сразу увидел, как блестят его начищенные ботинки. Такого внимания Никита еще в жизни не испытывал.
— Мне неловко, — сказал Никита. — Стоит подумать о чем-нибудь, а ты уже сделала.
Антонина усмехнулась.
— Знаешь, я, наверное, для того и рождена, чтобы служить кому-нибудь. По крайней мере, сколько помню себя, в этом было мое назначение. Мамы не стало рано, мне было тогда пять лет, и мы жили вдвоем с отцом. Вся домашняя работа была на мне. Отец был строгий, придирчивый, с ним было тяжело жить. Распорядок в доме установил, как в казарме. А когда появился Олег, забот знаешь как прибавилось? Он был совершенно непрактичный человек… А потом — ребенок. Аркадий и ботинки-то зашнуровать толком не умеет.