— Вот это зря, — сказал Никита. — Ему же потом мучиться. Может и так случиться, что с ним никто жить не будет.
Антонина усмехнулась, и в голосе ее появилась жесткость.
— Ничего, будут жить. С тобой живут? Вот и с ним будут жить. Пусть он от жизни возьмет все. Я ползаю, пусть и другие поползают. Узнают, каково…
— Ты как будто с жизнью сводишь счеты, — пошутил Никита.
— Если хочешь — да! — ответила она серьезно.
Подошла, положила руки ему на плечи.
— Говорим о какой-то ерунде… Пойдем вечером в театр?
Он весь напрягся: только театра сейчас не хватает. «Колька, Колька!..» Осторожно освободился от ее рук, стал доставать сигарету и спички.
— Сегодня, пожалуй, не смогу. Завтра — рейс. Погода неважная, трудно будет.
— Но это же завтра.
— Нет, — сказал он твердо.
К вечеру, как ни радовался Никита, как ни удивлялся он внезапно обретенному покою, неприятное стеснение в груди при мысли о своих делах все больше давало себя знать. То ему начинало казаться, что его разыскивает милиция в связи с какими-нибудь Колькиными делами или Вера сидит в парткоме у Гордея Васильевича. А может, с Наташей происходит что-нибудь из ряда вон выходящее? Ко всему прочему, он не произвел профилактический осмотр автобуса после рейса, хотя до этого всегда производил — серьезная же штука, вдруг там что-нибудь случилось? Теперь настроение окончательно испортилось.
Антонина заметила перемену, забеспокоилась, спросила, не выпьет ли он корвалола?
— Давай, пожалуй, — согласился Никита.
Но разве может помочь какой-то корвалол, если в душе такая сумятица?
Когда пришел Аркадий, Никите стало неловко, словно весь день он занимался с его матерью чем-то недозволенным. Аркадий посматривал на них снисходительно, а казалось, что он посматривает только на него одного.
Никита прошелся по комнате.
— А что, брат Аркадий, не съездить ли нам как-нибудь за город, покататься на лыжах?
— А куда именно за город?
— А куда хочешь, хотя бы к аэропорту. Там хорошие горы. Многие из города приезжают. Главное, спуски ровные.
Аркадий подумал.
— А что, в этом есть резон. Новые лыжи уже несколько лет пылятся на антресолях. Поедемте! А там фуникулер есть?
— Чего-чего?
— Ну, подъемник?
— А-а… Вот этого, брат Аркадий, я тебе не обещаю.
— Что вы говорите? Выходит, съехал с горки, а назад пешком? Нет, брат Никита Григорьевич, так я не согласен.
— Правда, чего там лазать? Еще растянешь мышцы. А ради чего? — поддержала Антонина Аркадия.
Когда за окном установилась прочная темнота и диктор телевидения приступил к изложению последних известий, Никита почувствовал себя совсем нехорошо. Наверняка в том мире, который за окном, происходят неприятные и важные для него события, а он сидит здесь и ни о чем не ведает.
— Антонина, — взмолился он, — я, пожалуй, пойду. Мне удобней завтра на работу из своей квартиры. А потом — может, там чего случилось?
Антонина посмотрела на него сочувственно и сказала:
— Я сейчас пошла бы с тобой, но Аркаша один оставаться не может.
— Вовсе ни к чему, мне лучше одному во всем разобраться.
— Разбирайся, — сказала Антонина. — Только очень прошу тебя: не занимайся самоедством, не терзай себя понапрасну. Жизнь виновата, а не ты.
Она смотрела ему прямо в глаза, и от этого ее слова были еще убедительней.
— И еще, Никита: мы не дети, играть в кошки-мышки ни к чему. Ты для меня стал родным человеком. И видеть теперь тебя необходимо каждый день, каждый час, каждую минуту.
Никита угловато, как когда-то первый раз Веру, притянул к себе Антонину и поцеловал в губы.
20
Когда он открывал дверь своей квартиры, соседка по этажу — словно караулила у замочной скважины — тут же выскочила и обратилась к Никите:
— Все гуляете где-то, думала, уж не придете, на что ему, думаю, приходить, а вот тут повесточка к судье. — Она протянула листок, похожий на почтовую открытку. — Я и расписалась за вас.
— Мерси, — сказал Никита и хлопнул дверью.
Тут же, не раздеваясь, прочитал текст повестки. Началось…
Если он будет у следователя к девяти утра, то, пожалуй, еще успеет на работу. Никита достал выходной темно-синий костюм, повесил на виду, на стуле, галстук положил сверху, Потом убрал галстук, потому что не нашел свежей рубахи. Решил под пиджак надеть «водолазку». Ничего, с ней тоже красиво.
«Разваливается семья — кто страдает в первую очередь? Ребенок. Именно у него получается искалеченная жизнь, — думал Никита. — Я Веру гнал из дома? Нет. Все сама затеяла. Ей, видите ли, захотелось свободы. А что поставлено на карту? Судьба ребенка. Я бил тревогу, ходил в партком, предлагал Кольку оставить у меня, рабочего человека. Не получилось: у него есть ма-ать… Вот с нее и спрашивайте».