Алексей Борисович схватил малого за плечо.
— Достаточно! Достаточно!
— М-мда… А какой у вас этаж? — спросил шофер. — Третий.
— Чего же тогда курочим? Тут тащить-то всего ничего.
Они изловчились, удобнее подхватили ящик и потащили его наверх. Алексей Борисович, чтобы не мешать, шел сзади и чувствовал себя так, словно его самого несут и колотят то головой, то ребрами, то позвоночником о ступени, о стенку, о перила. Ныла в пальце заноза. Не приведи господи, если вдруг дома окажется Петр Васильевич, сосед по площадке, и если он, услышав шум на лестнице, выйдет узнать, в чем дело. А если он еще узнает про лифт да припишет это дело Алексею Борисовичу, тогда можно спокойно менять квартиру. Вряд ли кто выдержит ежедневные встречи с Петром Васильевичем, который будет каждый раз вскидывать голову и демонстративно отворачиваться. Он человек из народа, нервы у него сильные и сердце не такое изношенное, как у Алексея Борисовича.
Сердце Алексея Борисовича вообще стало часто давать сбои. Шевельнется в груди — и как будто повернется другой стороной. Вот совсем недавно обсуждали одного деятеля на художественном совете. Пьеса так себе, однако не хуже уже поставленных. Все, как сговорившись, стали выступать, что, мол, пора зажечь зеленый свет. Алексей Борисович внутренне был с этим не согласен. Сидел он сбоку председательского стола, место это, несмотря на жесткий старый стул, своей близостью к председателю считалось престижней пустующего кресла. Одет был Алексей Борисович в светлый летний костюм, а на куртке посверкивал знак «Заслуженный работник культуры РСФСР», издали его можно принять за лауреатский.
Когда невмоготу ему стали эпитеты со знаком плюс, он наконец вмешался.
— Не стоит горячиться, — предложил он. — Надо бы еще раз тщательно все посмотреть и взвесить. Как вы знаете, автор допускает идеологические промахи.
Все стали обдумывать сказанное, но неожиданно выступил председатель. Он сказал, что с работой ознакомился очень внимательно и никаких промахов там не нашел.
— Все равно должны быть, — уперся Алексей Борисович. — Я просто не верю, чтобы такой человек да без промахов. Все-таки две жены…
— Одновременно? — уточнил председатель.
— По порядку. Я имел в виду два брака.
Председатель отчего-то разнервничался: хватит, вроде того, лепить друг другу ярлычки.
— Мы не лепим. Мы переживаем за общее дело, — ответил Алексей Борисович и поджал губы, его короткие седеющие усы встали дыбом.
Председатель начал шевелить бумаги на столе и, как хотелось думать Алексею Борисовичу, пошел на закругление углов. Он сказал примирительно:
— Есть за нами грешок, любим иногда надувать шарик, пока не лопнет.
А что толку от этих закруглений, от хорошей мины при плохой игре? Остаток дня Алексей Борисович жил на валидоле.
На свой этаж холодильник втащили удачно: никто не встретился и, главное, дверь у Петра Васильевича была затворена, ничто за ней не скрипнуло, не звякнуло. Алексей Борисович впервые обратил внимание, и притом с радостью, что у соседа нет дверного глазка. А почему, собственно, такие опасения? Не так уж часто встречаются они. Сосед — не домохозяйка, работает в каком-то ГПТУ, кажется, наставником. Вот и наставляет он сейчас свою молодежь. И правильно! Наставлять должен, а не дома сидеть!
Холодильник распаковали в прихожей, потому что Алексей Борисович не смог бы один передвинуть его на кухню и установить на отведенное место.
Проволоку, которая была сверху, перекусили кусачками, маленьким топориком отделили доски и составили в угол одну к другой. Сбоку сложили внутренности: бачок, решетки и еще что-то из непонятной мелочи. Инструкция растолкует что куда.
А когда занесли его на кухню и поставили в угол, он заиграл ослепительной белизной. Красавец, богатырь! Изящество и мощь! Именно о таком думали они с Викой. Но этот был даже лучше.
Больше всех радовался малый.
— Гормоза-а, — восхищался он, — ну и гормоза-а…
В устах малого это была похвала высшего качества. Радость его была столь неподдельна, что Алексей Борисович подумал: плохо мы знаем современников. Да, выглядит малый на данном этапе неважно, но он молод, и все, следовательно, у него впереди. Вполне возможно, проснутся у него угрызения совести, и он раз и навсегда покончит с выпивкой, купит себе хороший костюм, отличные летние сандалии, закончит институт и, допустим, напишет хорошую книгу. Расскажет малый, как выбирался из тупика, как победил самого себя, и сразу завоюет сердца миллионов читателей. А холодильник для него сейчас — как символ лучшей жизни, как маяк…