— Алик, ты почему молчишь?
— А что я должен говорить, Вика?.. «Умница, все прекрасно, люблю тебя»? Я это должен говорить? Я не могу этого сказать сейчас.
— Я не думала, что ты такой жестокий, — вдруг всхлипнула Вика и вышла, осторожно притворив за собой дверь.
Она плакала редко, и слезы ее действовали на Алексея Борисовича так, будто к телу подносили кусок раскаленного железа. Одновременно с физической болью он испытывал и невероятные моральные терзания. Со всей очевидностью Алексей Борисович понимал, что человечишко он дрянной, всем несет лишь горе и недостоин того хорошего, что имеет. Глухая охватывала тоска, накладывала железные щипцы на горло. И тогда казалось, что единственная возможность исправиться, доказать свою порядочность — это прыгнуть с балкона. Но до балкона не доходило, хотя это, безусловно, был бы мужественный шаг. Пока Алексей Борисович ходил на кухню, пил сердечные лекарства, они мирились.
7
Когда за Викой закрылась дверь, Алексей Борисович хотел сделать глубокий вдох, а тот никак не получался: какая-то преграда задерживала воздух на полпути.
«И она еще имеет мужество жить с таким подонком…»
Алексей Борисович вышел в залу. Вика стояла прислонившись лбом к стене.
«Милая бедная девочка…»
Он обнял ее за плечи.
— Вика, прости меня. Подумаешь, какой-то камешек… В настоящий момент, вот прямо в эту секунду, столько людей в мире теряет жизнь. Ну, дорогая… У нас дети… Мы себе не принадлежим…
Вика повернулась к Алику и страстно зашептала:
— Я виновата… Я! Я! Мы так радовались, так мечтали… Я себе никогда не прощу.
Алексей Борисович разгладил морщинки под Викиными глазами. Святой человек, как быстро успокаивается.
— Алик, что будем делать?
— Предоставь это мужчине.
Алексей Борисович прошелся по комнате, постоял, пощелкивая суставами пальцев перед горкой с хрусталем. Хрусталь блестел немыслимо. Надо же такому случиться… Алексей Борисович подумал, что состояние у него, как у солдата во время атаки: его ранило, а он и не заметил этого, продолжает бежать, выполнять положенные действия. Но закончилась атака, и невыносимая боль навалилась кошмарным, опустошающим приступом. А врача поблизости нет… Посему, надо действовать. В первую очередь необходимо собрать рекогносцировочные данные. Они подскажут. И Алексей Борисович отправился в туалет.
Он зашел туда и впервые не обратил внимания на плиточки арабского кафеля, не испытал сладкого тщеславного толчка: а все-таки что-то сто́ит он на этой земле. Алексей Борисович посмотрел на белое изящное сооружение. В братской Югославии, где создавалось оно, дело свое знали туго: дизайн плюс мощь.
— Ты просто слила из тазика или спускала воду? — крикнул он Вике.
Он не видел, что жена стояла за спиной. Она ответила тихо, медленно, восстанавливая мысленно последовательность своих действий.
— Сначала принесла тазик, потом, значит, вылила, потом спустила… нет, кажется, не спустила, пошла ополаскивать тазик…
— Так я не понял: спустила или не спустила?
— Алик, если бы я знала, что надо запоминать, я бы тебе ответила точно. Наверное, нет, но, может быть, и да.
— Вика, подумай хорошенько, это очень важно. Давай не будем волноваться. Все по порядку, как было. Вот так — ты приносишь тазик, — стал работать Алексей Борисович с воображаемым предметом. — Значит, сливаешь… Да?
— Да… — прошептала Вика.
— Следовательно, обе руки у тебя заняты и ты до рычажка достать не можешь. А?
— Да… — сказала Вика, потрясенная проницательностью мужа. — Но я могла поставить тазик и одну руку освободить.
— Хорошо, допустим, ты освобождаешь одну руку, а зачем? Смысл какой? Ты же ничего не испачкала, вода в тазике чистая. Смывания не требуется.
Вике нечего было возразить. Несмотря на постигшее горе, она нашла в себе силы любоваться Алексеем Борисовичем, она была почти счастлива: какой достойный человек выпал ей в спутники жизни.
— Я не зажигала свет. Если бы зажгла, может быть, и увидела… — она запнулась, — камушек. Конечно бы увидела. И почему не зажгла свет? Всегда зажигаю.
— А петушок не мог склевать? — спросил Алексей Борисович, чтобы полностью исключить случайность.
— Да ты что, я его не выпускала с балкона.
Все ясно, где-то лежит сейчас камушек, может, совсем рядом, только руку протяни.