Напрягалась в ладони под ударами профессиональная отвертка, гудела, и гул ее каплями ртути скатывался в основание сооружения. Все было четко и ритмично, как под звуки марша. Алексей Борисович стал подбивать и снизу, исподволь раскачивая всю систему.
Работа спорилась, и у Алексея Борисовича появились посторонние мысли. Когда работаешь и думаешь о чем-то другом — это просто здорово. Это отодвигает усталость, рождает ощущение полета, а в полете чувствуешь себя человеком.
Сначала Алексей Борисович не сообразил, в чем дело. Все произошло быстро и как-то буднично. Молоток соскользнул с полукруглой ручки отвертки и со всего маху клюнул сооружение. Звук получился глухой и глубокий, по-своему деловитый, словно раздавили электрическую лампочку или же из термоса с горячим кофе вылетела пробка. В пробитую брешь хлынул поток, но тут же иссяк, словно загипнотизированный взглядом Алексея Борисовича. Это, видимо, вылилась лишняя вода, которая скопилась в тех самых отстойниках и переходах, которые он искал.
Истина предстала в суровой наготе. Алексей Борисович понял: никаких там особых переходов-проходов нет, так же, как нет и отстойников. С чего бы им взяться? Даже смысла в них никакого.
Лязгнула отброшенная отвертка, улегся рядом с ней сделавший свое дело молоток.
Алексей Борисович поднялся, кровь толчком ударила в голову, блестящую кафельную стену затянуло синевой.
Алексей Борисович взялся за сердца и прошел в комнату.
Вика сама распускала кофточку. Она посмотрела на Алексея Борисовича с некоторым даже испугом. Но он сказал первый:
— У нас есть медицинский пластырь?
— Должен быть. А что случилось?
— Ты залепи там… на первый случай… как-нибудь поаккуратней. А я пойду… полежу.
— Ты такой бледный.
Алексей Борисович хотел ободряюще улыбнуться Вике, чтобы она лишнего не переживала, но вместо широкой улыбки этакого бесшабашного ироничного парня у него мелко задрожали растянутые губы.
— Петушка покорми, — прошептал он и закрыл за собой дверь кабинета.
8
Он лежал, укутавшись пледом, и ни о чем не думал. Странная пустота и странное спокойствие охватили душу. Алексей Борисович не знал, сколько прошло времени с того момента, когда осторожно скрипнула половица и прошелся по лицу легкий сквознячок.
— Прости, Алик, ты не спишь? Дай, думаю, загляну.
— Я работаю, — лаконично ответил Алексей Борисович. Голова его не шевельнулась, она покоилась на сцепленных ладонях. — Я думаю.
Зря он уточняет, Вика давно усвоила, что самый каторжный, изнуряющий донельзя труд — это когда супруг лежит и думает. Уму непостижимые вещи происходят тогда в его голове. Вика представляет, какие там идут противоборства — связываются и распадаются судьбы, совершаются события, сопоставляются времена, оживают эпохи, которые в другом случае никогда не ожили бы. Острые мысли впиваются пчелами и несносно жалят. Но хуже всего, когда раскаленный стержень как бы пронизывает насквозь: как живем? Чего не хватает, чтобы жилось еще лучше? И усиливается победная поступь. И приближается счастливый завтрашний день. Алексей Борисович ничего не скрывает от Вики, и с его слов она понимает, что это ни с чем не сравнимое ощущение — оставаться один на один с самим собой и чувствовать себя в ответе за всех. Одно только непонятно Вике: как выживает человек при столь огромной нервной нагрузке? Алексей Борисович говорит, что чувствует себя потом, как Христос после распятия.
Вика тихо произнесла:
— Тут тебя по телефону добивается молодой человек, говорит, что ты просил позвонить вечером.
Алексей Борисович приподнял голову. В одной руке Вика держала аппарат, в другой — трубку, зажимая ладонью микрофон. Алексей Борисович свел к переносью брови, продольная складка мудрости стала лепной. Так! Звонить мог только Миша, вернее, звонить могли многие, но упорно добиваться — только Миша. Бальные танцы… Флейта… Тьфу! «Флейта-позвоночник», — вдруг припомнилось откуда-то.
— Скажи, сейчас подойду.
— Одну минуточку, — пропела Вика в трубку. — Алексей Борисович сейчас подойдет.
— Все болит, — сказал Алексей Борисович. — Не дошло бы до врачей.
— А-алик…
— Ладно. Там… это самое… заклеила?
— Конечно. И знаешь, очень хорошо получилось. Я сначала обезжирила, протерла одеколоном, а потом залепила финским пластырем. Помнишь, который мы купили в Пицунде? Финский воды не боится, специальный.
Алексей Борисович промолчал, но живо представил, как эти нежные тонкие пальчики протирают одеколоном дурацкое сооружение… Хорошую устроил жизнь родному человеку. Этими пальчиками кекс нарезать, варенье в розеточку накладывать серебряной ложечкой… Не вовремя позвонил Миша!