— Я слушаю тебя, — с большой неохотой сказал Алексей Борисович.
— При-иветик… — ерническим тоном протянул Миша, и Алексей Борисович подумал: обиделся, долго ждал. — Что новенького в вашей святой жизни?
«Ему захотелось повеселиться, — с тоской подумал Алексей Борисович. — Миша точно рассчитал время. Жизнь — сплошной цирк: один плачет, другой смеется».
— Все новенькое — хорошо забытое старенькое, — с усилием произнес Алексей Борисович, потому что стало жать в груди.
— Машина пригодилась, ничего?
— Вас понял, спасибо за помощь. Слушай, Миша, а чего ты хотел?
Миша на том конце провода, похоже, был сбит с толку недружелюбностью Алексея Борисовича.
— Алексей Борисович, может быть, я некстати? — спросил Миша уже другим тоном, без всякого шутовства, без игривости, то есть так, как и положено.
— Я этого не сказал. Ты позвонил — я ответил.
Алексей Борисович приподнялся и сел, спустил ноги на теплый палас, скосолапил ступни. Вика держала телефонный шнур, и напряженный вид ее говорил, что в любую минуту она готова оказать содействие.
— Ты, Миша, случаем, не загулял? А то мне показалось, будто у тебя удаль какая-то в голосе.
— Нет, Алексей Борисович, еще пока не загулял. А вы что-нибудь предлагаете?
Каков нахал, а?
— Мне, Миша, поздно предлагать, мне даже думать об этом сейчас преступно. Это у тебя период флейты и позвоночника, а у меня этот период закончился, как бы тебе доходчивей объяснить, лет десять — пятнадцать назад. А пятнадцать лет, Миша, это целая жизнь.
Алексей Борисович прикрыл трубку и шепнул Вике: «Корвалольчику капни». Он даже не подумал закруглить бестолковый разговор. Большой навык и редкую выносливость проявлял он, когда дело касалось телефона. Говорящей аппарат был как гость, который значительно выше тебя по положению: он может прийти когда захочет, и его не выставишь…
— Вы много успели в этой жизни, — понесло Мишу.
«Может, за флейту обиделся? Но зачем она ему?»
— Да, успел, конечно; все, что имею, все это, Миша, своими руками.
Здесь был легкий намек: а вот тебе, Миша, пришлось помогать. По своей деликатности Алексей Борисович никогда не напомнил бы об этом, если бы не сильное нервное перенапряжение сегодняшнего дня. Редкостный день по насыщенности.
— Ладно, Алексей Борисович, позвоню как-нибудь в другой раз.
Намек Миша, несомненно, понял, все же в культуре работает, и по каким-то соображениям не стал углублять кризис, возникший в разговоре. Алексей Борисович не без удовольствия подумал, что не в Мишиных интересах углублять… После смерти Бори возможны значительные перемены. Сейчас нельзя даже предсказать, чем все это кончится. Новая метла, естественно, будет мести по-новому и тем самым выстраивать свой порядок. С той минуты, как не стало Бори, никто о себе ничего не знает. Алексей Борисович вспомнил, как отказались два юных друга помочь ему с холодильником, и снова что-то засосало в груди и с левой стороны, и с правой.
— Миша, ты слушаешь меня?
— Да, Алексей Борисович, слушаю.
— Тут возможны большие события. Вот пройдут они, я, наверное, помогу тебе с этой флейтой. Только умоляю — не пропадай.
— Куда я денусь? Это вы не пропадайте.
Нет, разговор все-таки пустейший. Алексей Борисович выпил принесенный Викой корвалол. Любил, грешный, и этот запах, и этот своеобразный горький вкус.
— Так ты сказал, что я пропадаю? — переспросил Алексей Борисович вполне благодушно. После корвалола он даже пожалел, что так сурово отнесся к хорошему человеку, который к тому же всегда готов выручить. Бесценное качество. — Я не знаю, Миша, откуда у тебя такие сведения. Если бы я тебя не любил, я подумал бы, что ты ни газет не читаешь, ни радио не слушаешь.
— Все я читаю, все слушаю, — перебил его Миша. — Ваше устное и письменное слово, дорогой Алексей Борисович, несет большой эмоциональный заряд. Так что успокойтесь, ради бога. Шофер возвратился и сказал — все в порядке, ну я и рад, и душа моя в покое. Чего вы так разнервничались? Давление чаще измеряйте, пустырник пейте. Прекрасное, кстати, средство. Через три недели нервы станут как веревки.
— Ми-иша, — безмерно удивился Алексей Борисович нахальству юного друга: так развязно и мусорно не разговаривал с ним еще никто, даже председатель. Что-то непонятное происходит в жизни. — Уж не из компании ли какой звонишь? Может, тяпнул для храбрости? Я тебя не понимаю, Миша.