— Сейчас подъедут, подождем. Где у вас тут можно посидеть?
— Да где хотите, — ответила хозяйка, — в кабинете или на кухне. Давайте на кухне. У нас есть хороший растворимый кофе.
Прошли на кухню.
Врач достала из кармана халата пачку сигарет, ловким щелчком выбила одну и ухватила губами рыжий фильтр.
— Не волнуйтесь, голубушка, подождем «неотложку». Что-то не нравится мне сердце. Тона глухие, — сказала она, заметив Викин вопросительный взгляд.
— Алексей Борисович столько работает, — сказала Вика. — Если бы вы знали, сколько он работает!
— Понятно, — отозвалась врач, прихлебывая кофе и попыхивая дымком. — Только бездельники спокойно живут. Кстати, кем он у вас работает?
— Он заслуженный работник культуры.
Врач помолчала, а потом посмотрела на Вику с жалостью и с уважением одновременно, прямо как задушевная подруга или старшая сестра.
— Понятно-о… — протянула она. — Чего же вы тогда, голубушка, хотели? Уж мы, простые смертные, и то… Чадим, чадим… А они же сгорают, они же падают на лету.
— Да… — только и сказала Вика и заплакала.
Алексей Борисович тем временем крутил головой, подыскивая удобную позу, но все что-нибудь да мешало. В первую очередь мешало перо: вылезло оно из подушки и воткнулось в шею, уперлось жестким концом. Боже мой, как же называется этот дурацкий конец? Ах да, — комель! Ну, конечно же, — комель. Как он мог позабыть это прекрасное народное слово? Сейчас этот комель вредил, словно камешек в солдатском сапоге на марше, когда и не вытряхнешь его — нельзя остановиться.
Алексей Борисович попробовал ухватить перо ногтями, но оно, проклятое, выскальзывало из ногтей и утопало в подушке. Отчего-то ему подумалось, что в этом скрывается значительный философский смысл: ускользает судьба, ускользает с таким трудом сколоченное благополучие — как перо между ногтей.
Алексей Борисович крутил головой и вздыхал. Что же теперь будет? Это невыносимо, когда нет в жизни твердой руки…
Когда пришла «неотложка», Алексей Борисович крепко спал.
Яблони в цвету
Весна в этом году наступила ранняя. И ветры теплые подули чуть ли не в феврале, и лед на речке вскрылся в начале марта, а не в конце, как бывало всегда, поэтому и дебаркадер прибуксировали досрочно — событие для небольшого города такое же заметное, как прилет грачей.
Иван Филиппович утром вышел погулять, купить хлеба и молока и увидел, что на реке, над каменным выступом, который образует подобие бухточки, высятся зеленые дощатые стены и ярко-оранжевая крыша.
Он подошел ближе, к самому началу крутой галечной дороги, ведущей на пристань, хотел спуститься вниз и даже заранее почувствовал, как будут перекатываться под ногами вертлявые голыши… Но постоял, посмотрел на плавучее сооружение, напоминавшее финский домик, опоясанный верандой, и решительно повернул назад. Кто его знает, как встретит теперь Илья, начальник пристани?
Будет тяжело и тоскливо, если он, старый дружище, вдруг начнет отводить взгляд, суетиться или еще каким-нибудь там образом делать вид, что ничего не изменилось и все остается, как в прежние времена. Такое поведение Ильи будет для Ивана Филипповича унизительным: он-то знает, что, несмотря на пустые разговоры о погоде, о рыбалке, о пассажирах, думать они будут об одном и том же, но вовсе не о реке и не о пассажирах. Думать они будут о том, что Иван Филиппович теперь не директор деревообрабатывающего комбината и ничем больше не сможет помочь Илье: ни доской, ни гвоздем, ни лаком, которые всегда нужны здесь позарез.
Иван Филиппович побрел в молочный магазин, погромыхивая крышкой бидона. Он шел и смотрел себе под ноги, и ему казалось, что каждый прохожий останавливается и глядит ему вслед и весь город только тем и занят, что обсуждает его на все лады.
Между тем, если посмотреть со стороны, впечатление он оставлял достойное: среднего роста, широкоплечий, начинающий полнеть мужчина лет пятидесяти, со взглядом пристальным, тяжелым, который вырабатывается не один год и закаливается в огне и холоде других человеческих взглядов.
Ухоженные улицы городка были тихи и безлюдны в этот поздний утренний час; дети учились, взрослые работали, и лишь теплый мартовский ветер носился по асфальту, раскачивал напитанные соком, отяжелевшие ветви деревьев. Кустарник и трава зеленели вовсю. Мелочь торопилась жить.
Теперь Иван Филиппович думал о своей даче и о том, как хорошо было бы стать настоящим дачником, во всех тонкостях постичь садовое дело.