Иван Филиппович не помнит сейчас, как распрощался в приемной, все было как в тумане, и окружающие были на одно лицо.
На улице царило полное безветрие, и первая мысль, которую он осознал, была неожиданно злой: тишине и спокойствию местного воздуха приходит конец. Вот сожрут гору экскаваторы Болотянского — и будет здесь свистеть, как в ущелье. Всем плохо будет, все знают, но молчат.
И тут перед ним резко остановилась легковая машина. Из кабины вывалился сияющий Аркадий. Как юный конь, еще не узнавший ни команд, ни плети, начал гарцевать вокруг Ивана Филипповича. Это было так неожиданно и так не соответствовало внутреннему состоянию Ивана Филипповича, что в душе его произошла мгновенная сшибка двух сил: темных и светлых. Оставалось только руками развести: ну черт-те что!
Она долго катались по окрестностям, по дорогам, проложенным нефтяниками, по асфальту, ровному, как поверхность письменного стола. Справа и слева подходили покрытые слежавшимся снегом печальные холмы.
Когда Аркадий узнал суть дела, он сказал: сам видишь, как берегут у нас головы. Есть у тебя заслуги, нет ли — текущий момент важнее всего.
— Ты не переживай, хочешь, идем ко мне директором, а я перейду к тебе заместителем, — сказал он при расставании.
Иван Филиппович только молча обнял его и похлопал по спине.
После стопочки Ивану Филипповичу стало жарко, он снял пиджак и ослабил галстук.
— Думаю приводить в порядок домашнее хозяйство, — сказал он. — Пенсия не за горами, так что надо потихоньку готовиться.
Аркадий восхитился:
— Ну, ты даешь! Да у тебя, как утверждают мои врачи, период второй молодости, у тебя еще и зрелость-то не наступила.
— Хо-хо-хо… Памятник надо ставить твоим врачам за гуманность. Тут уже и с работы сняли за ненадобностью, а все — вторая молодость.
— Ерунда! Не разобрались, понимаешь… Когда поймут, еще придут, поклонятся.
— Поздно.
— Ничего не поздно. Там все твое, понимаешь? Да что говорить, сам знаешь. Даже автобусная будка, теремок для пассажиров, — и то по твоим чертежам сделана, так?
— Так, — не без удовольствия согласился Иван Филиппович. — Действительно, сам рассчитал. Надо было, люди — на ветру, под дождем. Куда это годится?
— Вот видишь, даже будка. А между прочим, построить будку на дороге для людей иногда важнее, чем, допустим, построить завод.
— Может быть, — неожиданно согласился Иван Филиппович. — Ты знаешь, в этом что-то есть. Когда оглядываюсь назад, благо времени достаточно, больше вспоминаю не узловые события, а всякие частности. Как ясли, допустим, пробивал. Яслей не было, да и с квартирами первое время — сам знаешь как. Один шустрый папаша из барака привел ко мне утром в кабинет своих детей: или сам, говорит, воспитывай, или квартиру давай, нам жить негде. И ушел. А девочки хорошенькие, одной три, другой — четыре, перепуганные, понять ничего не могут. Ах, думаю, мерзавец, ты еще побегаешь у меня, и отправил девочек к себе домой: пусть, думаю, с моими побудут. Вот уж действительно побегал папаша! И квартиры, говорит, не надо, детей отдай.
Аркадий мелкими глотками попивал кофе и смотрел на Ивана Филипповича твердым, внимательным взглядом. Именно такой взгляд имел для Ивана Филипповича серьезное значение, он каким-то образом восстанавливал пошатнувшиеся душевные силы. Жена, как он догадывался, его внезапное приятельство с Аркадием объясняла тем, что ему просто некуда себя деть. Для него же самого все было гораздо сложней. В другое время он, может, и не знал бы, о чем говорить с Аркадием, но сейчас, когда он чувствовал, что всеми покинут и забыт, один только Аркадий напоминал ему, кто он есть на самом деле. Кто он есть и сколько им сделано.
Человек обязан делать большие дела всю жизнь, но не каждому это удается. Кто-то уходит раньше времени, кто-то, израсходовав свои возможности, не растет дальше, вынужден ложиться в «горизонтальный полет». И у каждого есть свои вершины, и об этих вершинах надо не забывать. И если в какой-то момент другой человек встанет на твое место, хорошо бы ему понять со всей ответственностью, что встал он не на голое место — это нужно и тебе самому, и тому, кто пришел после. Иначе жизнь теряет смысл, ведь каждому хочется в ней оставить добрый след. Если брать по такому счету, то Аркадий, сам о том не думая, заботится и о себе. Снимут, допустим, его, или жена передвинет на другое место — после него в том же санатории что-то останется, хотя бы светильники. Лет двадцать без него простоят, не меньше.