Противиться ее доводам Владимир Петрович не мог: жена была на десять лет моложе и досталась ему нелегко. Она досталась ему ценой постоянных телефонных звонков, чудовищного количества просмотренных фильмов, пустых общих разговоров о дружбе, о любви, о долге. Что поделаешь — ей было тогда восемнадцать, ее интересовала не сама жизнь, а представление о ней. Она ценила оригинальные суждения, и он старался, как мог: заучивал Омара Хайяма и в окружающей действительности специально для нее находил столько несоответствий, что самому делалось тошно. Когда же они наконец расписались, хождения по кинотеатрам сразу прекратились, как ножом отрезало.
Несмотря на молодость и прежнюю обеспеченную жизнь, хозяйство жена повела так умело, с таким вниманием к запросам мужа, что Владимир Петрович вскорости перестал делать «заначки» и полностью отдался приятным домашним хлопотам.
Владимир Петрович, поставив портфель на низкую кирпичную ограду сквера, неторопливо прохаживался вдоль нее, а когда подходил очередной автобус, прищурившись, разглядывал выходивших.
Последний раз он видел Ольгу два года назад, зимой. Вот будет дело, если сейчас не узнает!
Но Ольга осталась прежней Ольгой, он сразу же увидел ее, и она его тоже — шла к нему, улыбаясь, поправляя растрепанную ветром прядь. За какие-то секунды он успел разглядеть ее замшевые туфельки с модным ремешком на подъеме, отметить, что стала она как будто даже стройней и красивей.
— Приветик, — помахала она ладошкой. — Быстро я?
— Быстро, — сказал он и подумал: «А действительно, как быстро», стащил с изгороди портфель, и они пошли вдоль сквера.
— Чуть не попала в ваш город в командировку, — сказала Ольга. — Вот был бы сюрприз, да?
— Конечно, — ответил Владимир Петрович. — Это был бы очень приятный сюрприз. Встретил бы на самом высоком уровне.
— Знаю я эти уровни, — усмехнулась Ольга. — Ты даже адрес не оставил.
— Разве? Ну, это свинство с моей стороны.
Ольга покачала головой:
— Сейчас это называется — инстинкт самосохранения.
— Какие глупости! — возразил Владимир Петрович, а про себя подумал: права, наверное. Жены стали прозорливы. А быть кофейным зерном между двух жерновов — просто неприлично.
— Как ты хоть живешь-то?
— Хорошо, — ответила Ольга. — Только времени мало.
— Да у тебя работа вроде бы не пыльная.
— Если бы только она! Я еще подрабатываю вечерами на полставки в жилищном кооперативе. Такие запутанные дела, столько ловкачей, иногда просто теряешься.
— Смотри-ка, значит, ты свой человек в кооперативе. В случае чего можешь помочь?
— Могу, — сказала Ольга. — Только тебе-то зачем?
— Ну, вообще…
— Конечно, неплохо, если где-нибудь сидит свой человек. Но — тяжело…
— Так бросай!
— Бросила бы, но, понимаешь, два «но». С одной стороны, ко мне очень хорошо относятся. А с другой — наверное, скоро получу однокомнатную. Председатель твердо обещал.
— Совсем забыл, что ты с подселением, — пробормотал Владимир Петрович. — Я думал, дело в деньгах.
— И это тоже. Тут одни сапоги знаешь сколько стоят… Да что там, все равно не поймешь.
Но Владимир Петрович все понимал. И рыночную стоимость женских сапог он знал не хуже Ольги.
«А правда, как они выкручиваются, одинокие женщины? За модой не угонишься, а они каким-то чудом поспевают».
Ольга повторила:
— Что бы вы, мужчины, понимали…
Голос ее был спокойный, с незнакомым Владимиру Петровичу оттенком усталости. Он озабоченно взглянул на нее.
— Ты сильно изменилась.
И чтобы не начались какие-нибудь грустные разговоры, которые сегодня ему были просто ни к чему, он с грубоватой осторожностью стал выправлять положение.
— Позвольте! А то на своих гвоздиках… — он подхватил ее под руку.
— Догадался, — хмыкнула Ольга.
Идти Владимиру Петровичу стало неудобно — обе руки заняты, а тут еще сразу же захотелось курить. Раздутый портфель шаркал по колену и решительно отравлял настроение.
— Чего ты носишься с этим чудовищем? — не выдержала Ольга. — Поехали на вокзал, сдадим в камеру хранения.
— Да смысл-то — общага в двух шагах.
— Кстати, почему ты остановился в общежитии?
— Стратегический шаг. Хочу в аспирантуру, а изнутри виднее. Может, забежим? — предложил он без всякой надежды. — И ты сколько не была, — он прикусил язык: похоже, прокол.