— Так, значит, из-за Дарвина вы уронили удочку… — напомнил Теренс, пытаясь вернуть профессора в прежнее русло.
— Да, и когда обернулся, увидел Оверфорса, хохочущего, словно баклендовская гиена. «Рыбачите? — спрашивает. — Не видать вам хавилендовской кафедры, если будете так бездарно тратить время». «Размышляю над последствиями уловки Фемистокла при Саламине», — объяснил я, а он мне: «Это еще бессмысленнее, чем рыбалка. Историю нельзя воспринимать как хронику тривиальных событий. Это наука». — «Тривиальных событий?! — изумился я. — По-вашему, победа греков над персидским флотом — тривиальное событие? Да она определила развитие цивилизации на ближайшую сотню лет!» Оверфорс эдак небрежно отмахнулся: «События для исторической науки несущественны». — «И битва при Азенкуре несущественна? И Крымская война? И казнь Марии Стюарт?» — «Частности! — фыркнул он. — Разве Дарвин или Ньютон интересовались частностями?»
Вообще-то интересовались. Да и леди Шрапнелл не зря твердит, что Господь в мелочах.
— «Дарвин! Ньютон!» — продолжал профессор Преддик. — «Вы сами себе противоречите, приводя их в пример. Историю творят личности, а не масса. И отнюдь не природные силы. А как же доблесть, и честь, и верность? А подлость, а трусость, а алчность?»
— И любовь, — вставил Теренс.
— Именно, — кивнул профессор. — «Как же любовь Антония и Клеопатры? Неужто никак не повлияла на историю?» Этот вопрос я адресовал ему уже в реку. «Как же коварство Ричарда Третьего? А пламенная вера Жанны д’Арк? Нет, историю творят личности, а не массы!»
— В реку?.. — переспросил я озадаченно.
— Вы толкнули профессора Оверфорса в реку? — одновременно со мной изумился Теренс.
— Толчок — тривиальное событие, частность, а значит, по теории Оверфорса, ни на что не влияет. Это я ему и сообщил в ответ на крики о помощи. «Силы природы действуют только на массы», — говорю я ему.
— Боже правый! — Теренс побледнел. — Разворачивайте лодку, Нед, срочно возвращаемся. Надеюсь, он еще не утонул.
— Утонул? Как бы не так! По его теории, утопление ничего не значит, даже если тонет Георг Плантагенет в бочке мальвазии. «А что насчет убийств? — спросил я его, пока он там барахтался, размахивая руками и вопя. — А помощь? Они ведь тоже невозможны, поскольку требуют поступка и неких душевных свойств, которые вы отрицаете. Где в вашей теории цель, план и замысел?» — «Так и знал! — выкрикнул Оверфорс, отчаянно плещась. — Вы сторонник теории высшего замысла!» — «А разве нет свидетельств в пользу высшего замысла? — парировал я, подавая ему руку. — Ваша теория признает только случай? Никакой свободы воли? Никаких добрых поступков? — Я вытащил его на берег. — Ну, теперь-то вы признаете, что личность и деяния для истории не пустой звук?» А этот негодяй возьми и толкни меня в воду!
— Но с ним все в порядке? — с тревогой уточнил Теренс.
— В порядке? — возмутился профессор. — Он невежественный, косный, заносчивый, узколобый, инфантильный и необузданный негодяй! Что здесь порядочного?
— Я хотел сказать, он уже не тонет?
— Разумеется, нет. Наверняка отправился излагать свои завиральные теории перед хавилендовской комиссией. А меня оставил тонуть! Если бы не вы двое, я повторил бы судьбу Георга Плантагенета. А негодяй Оверфорс получил бы хавилендовскую кафедру.
— Ну что ж, по крайней мере никто никого не прикончил, — выдохнул Теренс и обеспокоенно посмотрел на часы. — Нед, беритесь за рули. Нужно поторопиться, иначе не успеем засветло отвезти профессора и добраться до Иффли.
Отлично! Когда пристанем у моста Фолли, я придумаю какой-нибудь предлог, чтобы не плыть в Иффли с Теренсом — морскую болезнь или рецидив, например, — и вернусь на станцию. Лишь бы связной меня дождался…
— Иффли! — воодушевился профессор. — То, что надо! Там отменно ловится плотва. Таттл-младший говорил, что видел радужного погонихта полумилей выше Иффлийского шлюза.
— Разве вам не нужно домой? — огорченно протянул Теренс. — Переодеться в сухое?
— Нонсенс! Я уже почти высох. Нельзя упускать такую возможность. У вас ведь найдутся удочки и наживка?