А вот это письмо пришло от старых знакомых:
«Владимир Иванович! Прочла Вашу книгу, ни на минуту не отрываясь. Перенеслась на 40 лет назад, в молодые годы. За каждой фамилией летчика, штурмана, техника я живо представила себе молодые лица, которых я хорошо знала.
Пишет Вам врач Брегман Елизавета Лазаревна. Может быть, помните, что меня называли просто Лизой или Лилией. Я же хорошо помню, как молодой Володя Силантьев приходил к нам в санчасть с баяном, напевал веселые песни, играл танго.
Мне хотелось бы открыть небольшой секрет. Перед своим последним вылетом ко мне заходил Костя Дунаевский. Он просил дать ему разрешение на полет. У него был ячмень на глазу. И полностью не зажил. Я умоляла его не настаивать. Говорила, что в полете он не сможет охватить все поле обозрения. И справку о здоровье не выписала. Он ужасно разозлился. Кричал, как это так без него сделают фотоснимки Берлина. Хлопнул дверью и ушел. Не знаю, кто дал ему разрешение на полет. Но он улетел. И какой страшный произошел результат. Он не вернулся.
Мой муж, тоже разведчик, только не воздушный. Кончал Подмосковную школу разведчиков, участвовал во многих операциях, освобождал заключенных Освенцима и Майданека, был в Варшавском гетто. Живем в Киеве. Будете в столице Украины, милости просим в гости».
И еще, я познакомлю с письмом Жени Сапроновой, как мы ее звали, «невесты» Кости Дунаевского. Она прибыла в полк в 1943 году в группе девушек-укладчиц парашютов. Все они носили гимнастерки и юбки защитного цвета, пилотки, сапоги. Женя любила поэзию. Я читал ей первой свои новые стихи и однажды попросил записать их в тетрадку. Этот сборник, написанный ровным девичьим почерком, до сих пор хранится в моих архивах. Дружила она, однако, с Константином. Женя писала:
«Здравствуй, Володя, дорогой мой фронтовой друг! Книгу прочла и восприняла ее как нежданный привет из моей очень далекой молодости. Понравилась очень. И все в ней – правда! Не перестаю удивляться: сколько же тебе пришлось потрудиться! Она написана так, как будто это все было совсем недавно, а ведь прошло столько лет. Хорошо написал о Косте, очень хорошо. Что я могу добавить? Конечно, он был скромным, честным и веселым парнем, мечтал, как и все, о победе. Я знала, что он возвращался с задания, расстреляв все до единого патрона. «Брил» немцев на бреющем полете. Когда мы по вечерам встречались, Костя жаловался, что окончательно вылетался, в полете опять шла кровь из носа. Когда мне написали, что Костя погиб, я подумала о его здоровье. Возможно, оно явилось причиной его гибели. Он летал много, мог потерять сознание на большой высоте в кислородной маске.
Еще до трагедии с Костей меня перевели в женский полк. Перед отъездом мы были вместе. Незадолго до расставания Костя был у моих родителей. Удивился, что я пошла в армию добровольно. Он очень переживал нашу предстоящую разлуку. Письма писал короткие, очень редко. Уехала я 7 ноября 1944 года. Как сейчас вижу, Костя стоит на дороге и машет мне рукой. 9-го мая 45-го, радуясь вместе со всеми Победе, я еще не знала, что Кости нет в живых».
А вот письмо – крик души. Прочел его, и словно сердце обожгло:
«Случай дал мне возможность прочесть Ваше повествование о моем муже Валериане Федоровиче Столярове. Почти в шоке, пишу в погоне за ушедшим в вечность. За все послевоенные годы – это первое знамение, когда я "встретилась" со своим супругом. Было ли где-то воспоминание о нем? Было ли отмечено так любовно, как сделали Вы? Я не встречала. Вам низкий поклон за память о нем.
Книги Вашей "Воздушные разведчики" я не имею. Хотелось бы видеть Вас как частицу ушедшего Валериана. Ваше повествование о нем, возможно, найду. Это для меня не просто книга, а что-то наивысшее в оправе великой скорби.
Я вырастила дочь, но судьба нас разъединила. Она работает врачом в воинской части на Крайнем Севере. А я так и осталась после гибели Валериана в Монино – работала, награждена медалью за победу над Германией и медалью тридцать лет Победы. За все время из полка меня никто не навестил. Я никого не видела. Еще хочется сказать о том – обидном. Горел живым – сгорел, СВЯЩЕННО ЗАЩИЩАЯ СВОЕ ОТЕЧЕСТВО. Но нигде не значится. Другим – надгробие с именем, отчеством и фамилией. Ему – ничего, нигде.
Можете ли Вы меня понять! Как говорится, и становились в те мгновения жены седыми вдовами, скорбящими навек. Остаюсь с надеждой на Ваш ответ мне и с глубоким уважением к Вам,