– Зачем? Они же хорошо работают! – так же твердо возразил я.
– Моторесурс на исходе, вот зачем, старший сержант, – ответил инженер, редко называвший нас по званию, а если называл, значит, сердился.
У меня мурашки побежали по коже при мысли, что придется снова снимать моторы на ветру, в тридцатиградусный мороз. Разве инженер забыл, как мы мучились тогда? Но приказ есть приказ, и мы дружно взялись за работу.
3 ЧАСТЬ
ТЫ И УБОГАЯ, ТЫ И ОБИЛЬНАЯ, МАТУШКА РУСЬ
ИСПОВЕДЬ ВНУЧКИ КРЕПОСТНОЙ
Среди скромных пожитков, оставшихся после смерти матушки, я обнаружил несколько толстых школьных тетрадей, исписанных размашистым детским почерком. В двух из них сохранились матушкины стихи, посвященные любимому внуку, и сердечные строки о Родине. В самой толстой тетрадке мать описала свою жизнь. На первой странице были такие слова: «Посвящаю людям на память о моей бывшей тяжелой жизни до революции!» Первые дни после похорон я пытался прочитать рукопись, но не мог – слезы навертывались на глаза. Но спустя тридцать с лишним лет, чувства притупились. И я спокойно переписываю здесь исповедь владимирской крестьянки, почти без сокращений и правки:
«Начиная с малых лет, как я себя помню, моя мать, отец и бабушка работали на местного барина, ютились в маленькой комнате в именье – так тогда называлось барское поместье. Моя мать Афросинья Кирилловна Кузнецова была скотницей, доила коров; бабушка Наталья ухаживала за телятами и называлась телятницей; отец Степан Васильевич пас лошадей. Однажды бодливая корова перебила бабушке Наталье ногу и повредила ей глаз. Она осталась на всю жизнь кривой. Барин отстранил ее от работы и назначил пенсию – пять рублей в месяц. Вскоре случилась еще одна беда: простудился отец-пастух, у него отнялись ноги, он мог передвигаться лишь ползком, на коленях.
Барыня вызвала мать и сказала, что держать нас в именье ей невыгодно – какие мы, мол, работницы! Мне было тогда шесть лет, а младшая сестренка Катюша была грудной девочкой. Мать упросила барыню не выгонять нас на улицу, дать срок пожить в комнатушке месяца три, пока мы не найдем избу в соседней деревне Стопино. У нас не было денег построить дом. Барыня смилостивилась. Ей стало жалко меня: я хорошо пела, плясала и веселила публику, меня часто приглашали развлекать господ.
Именье называлось Старо-Фетинино, находилось во Владимирской губернии и считалось богатым. В нем было восемь двухэтажных каменных домов. В двух из них размещались господа Леонтьевы. Барин был генералом, говорили, что именье ему подарил сам граф Суворов, одна березовая роща называлась Суворовской. В именье были три пруда, спускавшихся террасами к реке Колыкше. А вокруг пашни и луга. В скотных дворах имелись племенные коровы молочного цвета и страшные быки с кольцами в ноздрях. А сколько было гончих собак!
Но пришел конец нашей жизни в именье. Мы построили крохотную избенку в Стопино, где жили крепостные господ. Не успели, правда, сложить печку с нормальной трубой. Топили по-черному: дым и гарь уходили через открытую дверь избы. Господа выделили нам немного земли, но плохой. Своего хлеба хватало месяца на три. Упросили барина дать нам поденную работу. Я – тогда восьмилетняя девчонка трудилась с восхода солнца и до захода, а получала десять копеек в день. Матери-скотнице платили двадцать пять копеек. Крестьяне, хотя и не были крепостными, зависели от милости господ, боялись лишиться поденной работы.
Настал срок, когда с девяти лет я стала ходить в церковно-приход- скую школу. Местный дьячок заприметил, что у меня сильный высокий голос, и поставил меня петь на клиросе. В 1912 году я окончила школу с похвальной грамотой. Мой убогий отец, прослезившись от гордости за умную дочь, промолвил: надо, мол, Марию послать учиться дальше, во Владимир. Денег на это, конечно, не было. И тогда мать решила пойти к священнику, попросить помощи – через него тогда шли все дела. Надеялась, что поп не откажет – ведь сам присутствовал на экзаменах и слышал, как мои учителя хвалили мои способности и прилежание. За это меня и наградили похвальной грамотой. Поп был суровым. Он отрезал: "У вас есть земля. Ваше дело жить в деревне и обрабатывать поле". Я с матерью упала на колени и перед иконой стали умолять священника. Но он был непреклонен, прекратил разговор и показал на дверь.
Поп и впрямь был жестоким: рассказывали, что он объявил своего сына еретиком и отправил в Сибирь. Когда мы рассказали отцу о разговоре с попом, он рассвирепел, написал попу записку. Отец предупреждал, что за отказ помочь дочери не будет ходить в церковь и причащаться. Поп в ответ угрожал, что проклянет отца-безбожника, прикажет похоронить не на кладбище, а в поле, где закапывают дохлых собак и скотину. И еще написал: «Не будь ты убогий, засадил бы я тебя в тюрьму». Поп умер раньше моего отца. В деревню вернулся его сын и стал деревенским священником.