Моя молодость совпала с тяжелым временем. Люди голодали и жили в холоде. В деревне была одна радость – редкие престольные праздники, когда молодежь танцевала, распевала песни, да еще одно развлечение —посещение церкви. Но и в голодное время молодость брала свое, кипела страсть в сердцах, молодые женились, рожали детей.
Мой симпатия Жорик приехал на Пасху из Владимира, где работал и был членом совета рабочих и солдат. Я решила выйти за него замуж. В дни нашей молодости мы стеснялись ходить парочками – родители не разрешали такие вольности. У меня сердце остановилось, когда Жорик на виду у всех взял меня под руку и повел к своему дому. Я сказала, что, мол, нехорошо, все увидят. А он весело ответил: «Пусть смотрят. Скоро мы будем жить вместе!»
– Но мы еще не муж и жена. – робко возразила я, отстраняя его руку. – Мы еще не венчались.
– Не важно. Пойми меня правильно, Маруся любимая. Венчаться нам нельзя. Я коммунист, если обвенчаюсь, меня исключат из партии. Я работаю во Владимире партийным комиссаром. Мы поедем в город, там есть особое заведение, где нас в присутствии свидетелей зарегистрируют как мужа и жену. Выдадут красивое удостоверение.
Тогда я не знала, кто такие коммунисты, комиссары, что такое их партия. Я была темная «деревня – матушка». Жорик стал мне объяснять:
– Партия большевиков управляет государством. Она защищает рабочих и крестьян. Всех буржуев мы отправим на свалку! Мы с тобой, Маруся, далеко пойдем в жизни, будем учиться. Ты боевая, способная. Придет время: молодые сами не будут венчаться, а храмы закроют…
Я оторопела от таких грешных слов. Молила бога, чтобы он не отнял у меня язык – ведь я разговаривала с безбожником. Все во мне охладело. А Жорик разгорячился:
– Если любишь, то пойдешь с любимым человеком даже на казнь. Ведь ты меня любишь? Тогда пойдем к твоим родителям и все расскажем.
Пройдет время, вернемся к родителям. Упадем в ноги. Они нас простят. Я не соглашалась, старалась объяснять, что никто в деревне так не поступал.
– Завтра вся округа будет знать, – убеждала его, – что Маруся Кузнецова сбежала с любовником – красным комиссаром. Какой позор! Видно, не судьба. Я не желаю тебе зла. Я тебя люблю. Но не суждено нам идти одной дорогой. Прощай!
Прошли годы. Я вышла замуж за другого. Сама в душе стала коммунисткой, в церковь не хожу, хотя не знаю, верю в бога или нет. Да никто не знает, существует ли он. По радио говорят, что наша вселенная бесконечна. Нет-нет да гложет меня вдруг вспыхивающая боль: в восемнадцать лет пережила я потерю чистой утренней любви. Почему я поступила так жестоко с ним и с самой собою? Не поняла своей любви, была глупа, а любовь всесильна. Мне, может быть, лучше было погибнуть с Жориком. Зато по любви…
Деревенские рассказывали мне, что он женился спустя два года, стал большим начальником в Ростове-на-Дону. Во время ежовщины был репрессирован. Его жена с дочкой вернулись в Стопино, побыла немного и исчезла, оставив дочь. Сироту звали Роза. Красивая, худая она была, очень ласковая. Одно время я хотела ее удочерить, но муж возражал. Долго я сердилась на него.
Он был непьющий, работящий, но неграмотный, читал мало. Он был старше меня на двенадцать лет, из большой семьи. С первой встречи показался мне умным, веселым, любил танцевать. Он говорил мне, что жить в деревне не будет, уедет на работу в город. А пока я поживу с первенцем Анатолием в деревне, у свекра, который выделил нам вторую половину своего дома.
С этой поры началась моя замужняя жизнь, может быть, более тяжелая, чем в родном доме в Стопино. Мы строили свой сарай и помогали строиться другим Силантьевым, жившим то в южном, то в северном конце Чувашихи. Всех ставили на ноги. Муж работал возле Москвы, в Мытищах. Жил в общежитии, помогал младшему брату Павлу учиться, посылал деньги другому брату Никите, что стал инженером в Ленинграде. Помогали снохам, золовкам, сестрам и братьям. И в какое тяжелое время! Дважды я уезжала на Украину за хлебом. Первый раз неудачно. Украинцы – добрый народ, продали нам хлеб, но в поезде обчистили нас бандиты. Наставили ножи и потребовали все отдать. Второй раз приключилось то же самое, но нас выручили ехавшие в вагоне матросы. Мой дядя выезжал за хлебом в Сибирь, его там убили. На Владимирщину, помню, обрушился тиф. Священник обучил нас собирать можжевельник, жечь его и прыгать через дым и огонь костра. Я уже заболела тифом, но вылечилась, следуя советам священника. Потом навалился голод из-за засухи в Поволжье. Мы тогда пекли лепешки из желудевой муки.