Ради великой цели возрождения России трудился и рано отдал жизнь мой отец. Умер на работе. После войны он работал начальником топливного сектора Мосгорздравотдела и находился по делам в 4-й Градской больнице, что выходит фасадом на Ленинский проспект, напротив здания Академии наук. Умер мгновенно от разрыва аорты. Организацию похорон взяло на себя учреждение. Мы присутствовали на похоронах как ближайшие родственники, вслушиваясь в прощальные речи сослуживцев отца. Хоронили торжественно, с оркестром. Были, как положено, поминки, хотя был трудный послевоенный карточный 47-й год.
Как члену Мосгорисполкома партия помогла отцу вырасти в большого хозяйственного руководителя. Ему на дом присылали учителей. Когда поздно вечером отец возвращался со строек, его глаза были воспалены от усталости. Они сами по себе смыкались под мерную речь учителей, которые к тому же объясняли уроки полушепотом, боясь разбудить спавших в комнате детей. Однажды отец сказал:
– Я учился заочно в Промакадемии вместе с Николаем Александровичем Булганиным, в ту пору председателем Моссовета. Однажды он подошел ко мне и сказал: «Вот что, Иван Матвеевич! Придется кончать с учебой. Срываются графики строительства. Времена тяжелые. Потом доучимся… »
«Потом» никогда не наступило. Если бы у отца и матери спросили, чем они недовольны, несчастны, они бы ответили, что старая жизнь не дала им возможности учиться. Вот почему отец незадолго до смерти часто спрашивал меня – демобилизованного авиатора: «Что собираешься делать? Надо идти учиться!» Он завидовал, что я окончил десятилетку и могу поступить в институт, что, как пелось в песне, «молодым везде у нас дорога». Перед тем как опустилась крышка гроба, я поцеловал его холодный лоб и прошептал: «Клянусь – я поступлю в институт!»
Такие люди, как мой отец, построили материальный фундамент социализма, мечтая о светлом будущем для сыновей и внуков. Я не сомневаюсь, на чью сторону в период «перестройки» встал бы мой отец и его товарищи по партии – члены ВКП(б) ленинского призыва. Конечно, на сторону коммунистов-патриотов. Они создатели индустрии первых пятилеток в СССР, они страстно хотели посеять добрые семена в советском обществе. Но, к сожалению, они не дожили до бурных событий горбачевской перестройки и не могли дать ей решительный отпор. Одни в силу естественного хода человеческой жизни умерли, как мой отец. А тысячи и тысячи погибли на фронтах великой войны с фашизмом, откликаясь на призыв партии к фронтовикам: «Коммунисты, вперед!»
Раза два отец брал меня, малыша, с собой на праздничные демонстрации Первого мая. Мать возражала: «Мал, устанет. Не дойдет до Красной площади». Но, чувствуя, что я разревусь, отпускала. Демонстранты Москворецкого района собирались на Серпуховской площади. Вокруг гремели трубы духовых оркестров. По-праздничному одеты люди, с красными знаменами в руках. Демонстрация двигалась медленно. Молодежь собиралась в круг. Танцевала, пела песни. Лотошники продавали пончики с мясом и пирожки с повидлом, прости меня, мать, вкуснее, сочнее твоих домашних пирожков.
Помню, как перешли мост через Москву-реку, шли по Александровскому саду. Там застряли надолго. Но я был безумно рад. Пускал бумажные кораблики по протекавшей тогда вдоль сада речке Неглинке. Наконец вступили на брусчатку Красной площади. Отец поднял меня на руки. И так пронес возле Мавзолея – москворецкие шли в первых колоннах. Отец говорил: «Смотри! Смотри!» и называл имена вождей, но я никого не запомнил.
Перестройщики оболгали и праздничные шествия советских людей по случаю Первомая и Октябрьской революции. Врали, будто людей силой заставляли идти в шеренгах. После войны демонстрации в Москве были настолько многолюдными, что заканчивались лишь с наступлением темноты. Пришло распоряжение горкома: ограничить число участников демонстраций. Директор издательства «Известия» Леонид Павлович Грачев рассказывал мне, что указание горкома вызвало недоумение. Как ограничить? Кому отказать? Многие считали своим священным долгом пройти по Красной площади, и, возможно, увидеть своих вождей. Отбирали молодых рабочих нести тяжелые транспаранты, толкать тележку с эмблемой «Известий».
В институтские годы я лишь один раз был демонстрантом. Отец мог вырасти в большого начальника, если бы семейные обстоятельства не помешали. Тогда в партии были принято «обкатывать» перспективных руководителей на стройках в провинции – в Средней Азии, на Дальнем Востоке. Отцу предложили возглавить стройку в Хабаровске. Но мать устроила скандал: «Не поеду в Сибирь, разведусь, детей не отдам!» Иван Матвеевич не проявил характера. Мы остались в Москве. Член горисполкома, директор треста – вот его высшая точка в карьере. Отец два раза отвозил нас на персональной «эмке» в Чувашиху. Бабушки на завалинке говаривали, впервые увидев легковой автомобиль: «Ай да Ванюша! Большой начальник. Право, из грязи в князи». Это правда. Не один год Иван Матвеевич батрачил, пас скотину, выковыривал из хлева вонючий навоз и отвозил на пашню, боронил, убирал хлеб. Потом научился плотничать. Это его узорчатые рамы на окнах нашего дома в Чувашихе. И его резьба на входной двери на крыльце.