Симерий согласился и поднес палец к губам. Мол, все это между нами, тайна. Такого ремонта на моторе боевого самолета не полагалось делать. Однако Андрей управился за сутки и посоветовал опробовать мотор должным образом на земле, а после облетать в воздухе. Эксперимент завершился успехом. Мотор работал отлично, даже выработал моторесурс. Обычно списанные моторы с «пешек» устанавливались на танках. Андрей с улыбкой предвкушал удивление танкистов, получивших мотор с заплаткой.
В начале 1943 года среди нас, фронтовиков, – добавил я – ходили слухи, будто грядут скоро перемены. Якобы к этому сроку, по планам, намечено закончить перевооружение Красной Армии. В 1942 году наши заводы сделали в шесть раз больше танков, чем гитлеровская Германия. Заводы строились в начале первых пятилеток. То были тракторные и автомобильные предприятия. Их продукция – основные узлы и детали – рассчитывались с учетом вероятной установки на танках и самолетах. Еще в 1931 году наша промышленность дала стране 200 тысяч тракторов. Знатоки за рубежом отмечали: «Россия задавила Гитлера своими танками».
Андрей Сакеллари оставил так много тетрадей с воспоминаниями. Его жизнь похожа на жизненный путь многих моих дорогих однополчан. Они также начинали трудиться у станков, в рядах молодых строителей социализма. Свою исповедь Андрей начал так:
«Себя помню с ранних лет, помню даже февральскую революцию, некоторые факты, домашние разговоры. Лучше помню Октябрьскую, гулом артиллерийских орудий, доносившихся до нашего подмосковного Кудинова, где мы жили.
Жили скромно. Отец был земским страховым агентом. Снимали небольшую квартиру. С мальчишеских лет мною владела мысль быть самостоятельным, не одалживаться у родителей. В школьные годы я умел вязать бредень, ловить рыбу, собирать грибы и ягоды. Чуть позже, подростком вместе с братом охотились, били из берданок белок. За шкурку платили рубль. Вылавливали карасей, линей, окуня, щуку. Отец отвозил живую рыбу в Москву, продавал в ресторан. Своего надела не было. Мы нанимались исполу изготовлять деревенским вдовам торф, полоть картошку, подрабатывали на кустарных кирпичных фабричках.
Старшего брата призвали в армию, а я в 28-м году вступил в комсомол. Началась культурная революция, перво-наперво ликбез – мы обучали крестьян грамоте. Их знания потом проверяла комиссия (учитель, представитель сельсовета и комсомола). Липы быть не могло, все делалось всерьез. Потом – книгоношество, брали в библиотеке книги, развозили по домам. За все надо было отчитываться. Начали прижимать богатеев. Реквизировали сразу два помещения. Одно под комитет бедноты (комбед), другое – под клуб. Обустроили клуб скамейками, проводили собрания, крутили кинопередвижку. Света, разумеется, не было. Нужно было попеременно крутить "динаму", а это работа не шутейная.
Еду в Ногинск, в райком комсомола, прошу направить на завод учеником токаря. Я встал к станку сразу в третью (ночную) смену. Радости не было предела. Под старость напишется: "В кармашке метр, кронциркуль, нутромер как классовые символы в металле обязывали подавать пример и мир, ниспровергая, утверждали. Романтика станка и заводской гудок, и получить по группе "А" свой месячный паек: не это ли предел земного счастья? Ты был опорой матери больной, ты был кормильцем младшего братишки. В чулане темном, за сырой стеной, никчемные в углу пылились книжки". Работа нравилась. В первый месяц я, сопляк, принес домой зарплату – 140 рублей. Невиданные деньги.
В 1936 году меня призвали в армию. Зачислили в пулеметный эскадрон. Сочинял стихи. Одно из них – "Знакомство" – было напечатано в газете Московского военного округа "Красный воин". Словами песни о нашей дивизии заинтересовался известный тогда композитор Лев Книппер. Со своими виршами я выступал по праздникам в Колонном зале в Москве. Это дало мне повод возомнить, что я самородок. Таких, из рабочей среды, партия поддерживала. После двух с половиной лет службы я поступил на заочное отделение Литературного института.