И в этот момент над Ригой появляется экипаж Вити Богданова. Он должен был повторить фотографирование. Задание было срочное, приказ Ставки Верховного гласил: подготовить фотопланшет железнодорожного узла оккупированной Риги. Богданова атаковали истребители, но он ушел и вернулся без единой пробоины, сказав только Голубничему: «Чего ради вы фрицев взбаламутили?»
У Виктора был свой почерк в небе, да и внешне он мало был похож на остальных летчиков. Бледный, с длинной тонкой шеей и детским выражением лица, он, казалось, совсем не годился для этой профессии. Чтобы выглядеть солиднее и старше своих двадцати двух лет, Витюнчик на земле облачался в выходную темную шинель и офицерскую фуражку. А когда собирался в полет, никогда не подпоясывал меховой комбинезон, дабы не подчеркивать свою худобу. Комбинезон свисал с плеч, выглядел мешком, и летчик казался неряшливым.
Но Богданов завоевал авторитет бесстрашного разведчика. Крепко прилипшее к нему прозвище Витюнчик со времен нелепой аварии в Выползове потеряло первоначальный смысл и звучало теперь ласково и уважительно. Виктор не скрывал, что переменит профессию на какое-нибудь мирное занятие, как только кончится война. Разглядывая его тонкие и длинные «шопеновские» пальцы, я думал, что он станет музыкантом или хирургом.
…Прошли годы. В век автоматической телефонной связи не таким уж трудным делом оказалось разыскать фронтовых товарищей. Лишь Виктора Богданова не удалось найти. По рассказам, он демобилизовался и учился в Ленинграде. Никто не помнил его отчества – ведь на фронте звали друг друга по именам и редко по фамилиям. А без отчества и года рождения наше Госсправбюро не может дать адреса. Пришлось обратиться к услугам… уголовного розыска. Богдановых в Ленинграде оказались сотни, и среди них десятки бывших фронтовиков. Получив адреса некоторых, подходивших по возрасту и образованию, я отправился на розыски однополчанина.
…Двери гостеприимно открывали старушки – матери фронтовиков, и статные молодые мужчины – их дети. Один показался мне копией Витюнчика – такой же бледнолицый, худощавый, с тонкими кистями рук. Сошлись все данные, только отец молодого мужчины не служил в авиации, а был танкистом. Встревоженная нашим разговором, из смежной комнаты появилась мать танкиста, стала угощать чаем, хлопотать, умоляла рассказать подробности о том, как погиб ее сын. Я объяснил, что разыскиваю другого Богданова, и поднялся, но старушка просила остаться. Она была рада, что кто-то помнит и ищет Виктора Богданова, пусть не ее сына…
А наш Витюнчик сам нашелся. Вскоре после войны он демобилизовался, много болел, угодил однажды под грузовик, упорно учился в институте, затем работал врачом на Украине.
В ГОРЯЩЕМ ДАНЦИГЕ
Посыльный полкового штаба разыскал меня у самолета и сказал, чтобы я, как управлюсь с работой, явился к комиссару полка Сергею Андреевичу Настоящему. Наш заместитель командира полка по политической части на разведку не летал, но путешествовать по воздуху ему приходилось предостаточно. Полевые эскадрильи были разбросаны на оперативных точках по всему северо-западу. Всюду, естественно, нужен был комиссарский глаз и совет.
Комиссар не любил произносить долгих речей, изъяснялся лаконично и четко. По возрасту он годился нам в отцы. Был всегда подтянут, носил кожаный реглан летчика, как и политрук нашей эскадрильи Пронькин, выпускник военно-политической академии.
Сергей Андреевич академии не кончал, учился лишь в обычной школе военных летчиков. Комиссар пользовался уважением, а вот молодой Пронькин никак не смог завоевать авторитет. Настоящий был тактичен, справедлив, никогда не горячился и не принимал скорых решений. А наш политрук часто руководствовался эмоциями. Но чувства, как известно, не лучший советчик.
Я разыскал комиссара в штабе полка, где он о чем-то разговаривал с Пронькиным.
– Как бы там ни было, – твердо сказал он Пронькину, – но после напряженного боевого дня летный и технический состав нуждается в хорошем отдыхе. Мы же предлагаем им одни политбеседы, причем продолжительные и часто нудные. Кинопередвижка сломалась. Не можем даже организовать вечерний отдых, концерт самодеятельности… Вы свободны, политрук.
Когда Пронькин ушел, подполковник обратился ко мне:
– Я решил послать вас в осажденный Данциг. Понюхайте настоящего пороха, потом расскажете нам, как воюет матушка-пехота, напишете новые стихи. К вашему возвращению, я уверен, мы разыщем баян. Снова возобновим концерты, будем отдыхать веселее и лучше воевать…