— Эх, товарищ командир, мочи уж нет! Будет ли конец этой дьявольской гонке? — спросил Георгий Стаменов из села Радово.
— Еще немного, Георгий, совсем немного. Зажми душу, держись! — ответил я.
— Да я и так всю дорогу ее зажимаю, эту проклятущую душу, а теперь уж не получается. Ни душа больше не выдерживает, ни ноги.
Я подхватил его под локоть: «Давай опирайся! Легче будет идти…» Всячески пробовал его подбодрить, но он совсем изнемог. Только его отпущу, он тут же садится, а коли сел, и вовсе отстанет. Несколько раз я его поднимал, вместе догоняли колонну, но ведь он — не единственный. Вон стонет партизанка, бледная, как полотно, жалуется, что болит у нее справа под ребрами, сил никаких не осталось. Пришлось и возле нее задержаться — пошла и она, с огромным трудом.
— Ну что, подходим? — спрашивали друг друга бойцы.
— Ты разве не видишь гор? — слышалось сердито в ответ. — Как доберемся до них, значит, конец перехода.
— Очень уж далеко до них. Разве живыми доберемся? — с отчаянием проговорил кто-то.
— Чего раскис, приятель? Ну-ка, подтянись. Вон глянь — девушки раза в три тебя слабее, а ведь не хнычут, а ты, мужик, да еще какой ражий, вопишь, будто младенец, — окликнул его один из командиров.
Тот примолк, ускорил шаг.
— Ну вот. Можешь, оказывается. А то расхныкался. Иные, чтоб получить сведения из первых рук, обращались с вопросами к проводнику.
— Близко, ребятки, близко, — успокаивал их бай Димитр из села Коркина, которого мы взяли в проводники. — Еще немного! — приговаривал он, шагая в голове колонны, собою не так уж видный, но неутомимый.
— Вот вышли к шоссе на Кюстендил, — пояснил он, — но тут поскорее надо взять вправо, а то нам могут попасться полицаи.
Дело ясное — надо поспешать. Люди напряглись. Все их существо, все силы были нацелены на одно — хоть на последнем дыхании, но выполнить приказ. И люди шли, почти бежали. Вот у самой обочины завлекающе журчит родник. Вода в нем быстрая и чистая, будто слеза. Многим хотелось бы припасть растрескавшимися губами к серебряной струе, которая била впустую, заливая дорогу, но дисциплина сильнее жажды. Без разрешения никому не позволено оставлять свое место в колонне. Малейшая задержка может обернуться кровью. И бойцы, проходя мимо родника, даже отворачивались, чтоб не глядеть на него.
Вскоре мы перебрались через оросительный канал села Баланово.
— Еще несколько километров — и выйдем к броду через речку Джерман, — сказал проводник. — А как перейдем ее, вот вы и в Риле.
— А села там есть? А, дядя? — спросил кто-то.
— Есть, как не быть. Недалеко от реки село Стари-Дол. Там найдете еду, отдохнете, а потом — уповай на бога.
Баланово давно погрузилось в сон. Спала в зарослях кустарника и маленькая водяная мельничка, мимо которой мы проходили. Тихо было вокруг. Только шумела речушка, да еще порой нарушали тишину бойцы, которые, задремав на ходу, спотыкались о камни на дне реки, с шумом шлепались в воду, потом поднимались, поминая всех святых…
Я услышал голос Болгаранова. Он кого-то распекал на ходу. Я понял, что это касается Златана, и поспешил к ним, чтоб узнать, что еще случилось. Златан, надо сказать, не умел по-хорошему обходиться с людьми — кричал на них, сыпал угрозами. Такого же рода был и сегодняшний проступок, за который ему выговаривал Болгаранов. А вообще за Златаном водилось и немало другого. Это он во время схватки у Тумбы самовольно оставил поле боя и отправился в ближайшую махалу, чем подал дурной пример другим. На походе, когда возле села Извор мы попали под обстрел карателей, Златан запаниковал, бросился бежать, а за ним — целая чета. Все это накапливалось, а нынче, видно, переполнилась чаша терпения Болгаранова, он и взорвался. Что и говорить, в таких переделках, в какие мы попали, всякому несладко. Люди становятся раздражительны, вспыльчивы, невыдержанны. Вообще-то Болгаранов являл собой пример выдержки. Но даже и на него порой находило: вдруг вспыхнет, разгорячится, выругается — и отойдет.
В бригаде было много заядлых курильщиков. Один из них — Болгаранов. Но в долгом походе все их запасы курева подошли к концу, а прикупить в населенных пунктах не удалось. Тогда в дело пошли сухие листья.
На привалах мне доводилось слышать, как Йонко Панов говорил Болгаранову:
— Бай Иван, давай подымим.