- Она погибла? – спрашиваю, но голос будто не мой.
Не могу сказать «мама», не могу произнести, потому что тогда это станет правдой. Она была там – моя мать, в этой группе, командированной за лекарствами. На них напали, вернулись выжившие, но её среди них я не видела. Как и Хейзел – мамы Гейла.
- Нет.
Ответ моего ментора сперва зажигает надежду, что мама жива, что я её увижу, что мне не придётся приводить в чувство Прим, но тут же понимаю, что она не вернулась по одной из двух причин: смерть или плен. А о плене в Капитолии я знаю не понаслышке. А тем более, что может ждать мать сбежавшей революционерки? Ответ один – ад.
- Китнисс, – продолжает Хеймитч, - ещё не всё потеряно. Обоз с пленными будут перевозить в Капитолий в течении нескольких часов, но проблема в том, что мы не знаем, как именно они будут ехать. Мы боимся потратить время на поиски и упустить их.
- Хорошие новости есть? – чувствую, что глаза начинает щипать.
Как бы я не относилась к матери последнее время, как бы не винила её в том, что она практически бросила нас с сестрой, когда погиб отец, я только сейчас поняла, что могу её потерять. Это ужасное, леденящее кровь чувство, от которого озноб бьёт по позвоночнику. Чувство бессилия и неизбежности потери близкого человека.
- Есть, мне кажется. Миссис Эвердин и миссис Хоторн попали в руки миротворцев, их не смогли отбить, но наши ребята умудрились прихватить с собой одного из солдат Сноу. Сейчас ему пытаются развязать язык. И чем быстрее он расколется, тем лучше.
- Ясно.
А потом начались долгие часы ожидания. Хотя нет. Это были минуты. Минуты, которые я скрывалась в чаще леса, надеясь не встретить Прим. Увидев меня, она всё поймёт по лицу.
Мама должна выжить. Должна. Я выжила ради неё и Прим. Она не может так поступить со мной – уйти снова. Всё будет просто: «языка» расколют и он выдаст маршрут перевозки. Повстанцы перехватят обоз и освободят мою мать и маму Гейла. Гейл! Каково ему? Для него мать была богиней, да и младшие теперь одни. Хороша же я подруга, раз забыла, что у нас с ним одно горе на двоих.
И как по волшебству, едва вспомнив о напарнике, я услышала его полный боли голос:
- Пожалуйста! Мы испробовали всё!
Выхожу из своего лесного укрытия и направляюсь туда, откуда слышна просьба. Возле крайней палатки, опёршись на дерево, стоит Пит. Руки скрещены на груди, лицо напряжено.
Гейл стоит напротив.
- Что здесь происходит? – вмешиваюсь в разговор.
Гейл, переглянувшись с Питом, тяжело вздыхает.
- Ну? – моё терпение на пределе.
- Миротворец, которого взяли, не колется. Мы испробовали всё, – отвечает Гейл с отчаянием в глазах. – Время уходит. Говорят, что в Капитолии есть особый вид кодировки солдат, и, не зная техники допроса, информацию не получить.
- Я всё ещё не понимаю, чего ты хочешь от Пита?
Гейл смотрит в сторону, словно противен сам себе, Пит устремил глаза в землю.
- Будучи правой рукой президента, я многому научился в подвалах Дворца. Гейл хочет, чтобы я помог получить информацию, – негромко произносит Пит.
До меня, наконец, доходит, чего Гейл требует от Пита. Пытки. Какие-то особые техники, которым научили Пита в Капитолии. Но я знаю, что это значит для Пита, как ему это ненавистно, как тяжело. Он ломает себя, уничтожает, выжигает изнутри.
- Нет! – говорю твёрдо. – Гейл, ты не можешь требовать от него этого.
- Китнисс, – говорит Гейл, и я чувствую, что он на грани срыва. – У них наши матери. Матери! Ты же знаешь, что их ждёт в Капитолии.
Сглатываю. Гейл прав. Но я не могу, просто не имею морального права просить Пита покалечить человека. Снова ради меня, снова ломая себя.
- Пит! – опять обращается Гейл к Мелларку. – Пожалуйста! Ты же можешь помочь! Хочешь, я стану на колени?
- Прекрати! – срываюсь на крик. – Прекрати сейчас же…
- Я сделаю это, – прерывает меня тихий голос.
- Пит, ты не… - пытаюсь что-то сказать.
- Я сказал, что сделаю. Мне нужно несколько игл и чаша с огнём.
Лёд в голосе. Решимость.
Только на секунду представив, для чего ему такой инвентарь, меня начинает тошнить, и всё, на что я способна, это плакать от бессилия, безнадёжности и боли, пытаясь прогнать вспышки перед глазами: огонь, брошь, боль…
Сквозь слёзы я вижу, как Пит с мертвенно-бледным лицом натягивает перчатки и берёт то, что ему принёс Гейл. Оба не смотрят на меня. Пит молча уходит в палатку, в которой держат пленника, и оттуда спустя несколько минут раздаётся леденящий душу крик.
Вместе с ним леденеет и моя душа. Снова я – причина того, что заставляет Пита переступать через себя. Ледяная корка становится толще, когда я представляю, через что он проходит, заставляя страдать этого человека. Как я смогу теперь смотреть на него? Стыд, страх, чувство опасности. От взгляда на его руки меня снова и снова будет бросать в дрожь.
Я продолжаю своё уединение в роще. Не могу и не хочу видеть Гейла. Сейчас ненавижу его, хоть и понимаю, что он прав. Что Пит – единственная надежда не опоздать и вернуть наших матерей.
Проходит несколько долгих минут. В палатке с пленником и палачом абсолютная тишина. Вот полог откидывается, и выходит Пит. В его лице ни кровинки, глаза словно остановились. На руках ни капли крови, но я вижу зажатую в ладони салфетку с бурыми пятнами. Гейл тут же подскакивает к нему. Пит что-то говорит, а потом уходит не прощаясь. Гейл быстро убегает в сторону штаба. Я понимаю, что Пит смог добыть информацию.
Я должна пойти к нему, попросить прощения, просто побыть рядом, но никак не могу себя заставить.
Вижу, как боевая группа выдвигается на операцию по спасению моей матери и Хейзел. Гейл среди них. Почему же я здесь? Но уже поздно.
Наконец, я решаюсь пойти к Питу, я должна. Выходя из чащи, немного приглаживаю волосы, вытираю слёзы. Обогнув крайние палатки, выхожу к той, где поселили Пита. Но, кажется, у него уже есть компания. Он и рыжая сидят на небольшом валуне спиной ко мне. Его поза расслабленная, даже понурая, а капитолийка что-то тихо говорит, чего я не слышу.
Наверное, ему легче с ней. Проще. Чувствую, что на душу ложится ещё несколько тонн свинца, а пропасть между нами становится шире.
Встряхиваю головой, надеясь, что вернётся прежняя злость. Но её нет. Есть только разочарование и боль.
- Прибыли! – слышу крик с другой стороны лагеря. – Все живы!
Мама! Все мысли вылетают и я бегу навстречу той, которую простила, думая лишь о том, как прижмусь к худому телу, поцелую посеребрённую горем голову и почувствую на щеке нежную ладонь. Как в детстве. А потом я обрету надежду, построю план действий и снова стану той, кого видел во мне мальчик-с-хлебом. Я расколю лёд страха, что зажал нас в свои безжалостные тиски.
========== Пит ==========
Весь вечер мы проводим с мамой и Прим. Просто сидим у костра. Прим щебечет, я и мама в основном молчим. Обиды забыты, ведь мы не знаем, увидим ли родных завтра, но по выработавшейся за годы привычке, я держусь с мамой сдержано. Её взгляд полон нежности. Думаю, она уже и не надеялась увидеть меня живой. Как и я её. Но не значит ли это, что жизнь может отнестись к тебе лучше, чем ты ждёшь от неё?
Мать и Прим говорят, что им пора отправляться к раненым для вечернего обхода или осмотра (я не особо вникала), а я решаю пройтись по лагерю, может, поищу Гейла и его семью.
Стемнело уже давно, думаю, через час-полтора будет уже полночь. Некоторые обитатели лагеря уже отправляются на ночлег, некоторые ещё сидят у костров, отгоняя назойливых насекомых. А мне даже приятно, что кусают обычные комары, а не генномодифицированные в Капитолии монстры.
Пробираюсь между групками у костров, некоторые замолкают при виде меня, некоторые приглашают в свой круг, а некоторые просто не придают значения. Тут каждый герой, кто смог выжить.