- Привет.
- Я Лиззи. Можно сказать, я глаза Президента. Я немного поколдую над камерами, через которые он следит за тобой. А пока расслабься, я их отключила.
Проверка? Правда? Я сомневаюсь. Нужно не забывать, что это Капитолий. Но всё же что-то заставляет меня верить этой девушке.
- Ты не особо осторожна в выражениях. Хочешь посидеть по-соседству?
- Чихать я хотела на этого старого ублюдка, – отвечает Лиззи. – Я и так тут в ссылке. Хакнула комп одного чудика из его окружения, чтобы узнать и продать инфу о месте расположения следующей Арены, так меня и засадили на пару месяцев, а теперь вот из госбезопасности перевели сюда – следить, как стонут и отливают в чугунные толчки заключенные Его Величества. Теперь целый день пялюсь на камеры.»
Дальше Пит описывал, как рыжая приходила к нему ещё вечером, как она поняла, что пытать людей ему совершенно не хочется, не смотря на слухи о переметнувшемся Победителе.
«- Я же вижу, что у тебя поджилки трусятся, – сказала девушка мне. – Но по-другому никак. Сноу убьёт тебя, а потом и твою Сойку выпотрошит, ты же понимаешь, что революции кардык?
Она читает меня, как книгу. Надеюсь, другим это не под силу, но ей я верю.
- И что же мне делать?
- Ты должен научиться причинять боль. Я помогу тебе»
Я захлопываю блокнот, чувствую, как отвращение и омерзение поднимаются кверху. Не хочу, не могу читать дальше. Надеюсь, Пит не описывает, как именно она ему помогала. Хватит на сегодня. Описание их знакомства только разозлило меня. Вряд ли сейчас я смогу поблагодарить Пита за всё, что он сделал для меня. Только глупостей наговорю.
Решительно поднимаюсь, кладу блокнот обратно и откидываю полог палатки.
- Думал, не дождёшься.
Сталкиваюсь с Питом нос к носу. Надеюсь, он не слышал, как я швырнула блокнот.
Пячусь обратно в палатку, язык словно прилип к нёбу. Это чувство всё ещё накатывает, когда я вижу его.
- Прости, я немного задержался, – Пит бросает куртку на спальный мешок. – Китнисс, ты в порядке?
- В полном.
- Мама Гейла сварила ароматный чай из лесных трав в котелке. Я и тебе прихватил.
Пит протягивает мне медную кружку, над которой поднимается пар. Я принимаю, стараясь не коснуться его пальцев. Металл обжигает пальцы, но я терплю. Пит усаживается на постель, приглашая меня присесть рядом.
- Китнисс, ты хотела поговорить? – парень поднимает на меня глаза цвета неба. Его взгляд пронизывает меня, ожидая ответа.
- Да, - отвечаю.
Отступать некуда. Пусть будет тяжело и больно, но мы должны объясниться. Обо мне, о нём, о Лизе и о Гейле, о том, что было в Капитолии, и что нас ждёт здесь. Руки дрожат, несмотря на температуру кружки. Я сажусь прямо на пол палатки напротив Пита. Вдох. Выдох.
========== Поединок ==========
- Итак, – говорю, присаживаясь напротив Пита. – Ты должен мне всё рассказать.
- Конкретнее.
Не могу сидеть на месте. Встаю и начинаю нарезать микроскопические круги по ограниченному пространству палатки. Если быть точнее, то я просто топчусь на месте, переступая с ноги на ногу.
- Ты, Хеймитч и Гейл.
- Между нами ничего нет, – невинно говорит Пит, вскинув брови.
- Смешно.
Начинаю злиться. Даже не на него за глупую шутку, а скорее на себя за то, что говорить я начала совершенно не о том, о чём хотела.
- Пит, я не об этом. Вы что-то там планируете, решаете, делитесь со всеми, кроме меня. Это совершенно не справедливо.
Пит посерьёзнел. Озорное выражение исчезло с его лица.
- Китнисс, зачем тебе это? Тебе же и так досталось. Просто живи: общайся с сестрой, помогай матери, ходи на охоту. Ты же и сама понимаешь, что мы готовим новый бунт. Капитолий должен быть повержен, и он будет. Зачем тебе, столько пережившей, снова лезть в это?
- Знаешь, я слишком глубоко погрязла во всём этом, чтобы вот так просто взять и забыть.
Пит встал, запустив пальцы в волосы. Он делает так, когда чрезвычайно озабочен, когда принимает решение.
- Китнисс… – его взгляд, направленный на меня, совершенно иной, чем секунду назад. Словно без маски. Словно это тот же Пит, что я когда-то знала. – Я столько боролся, чтобы хоть как-то оградить тебя, защитить. Зачем ты снова впутываешься в это?
От этих слов, от этого взгляда внутри всё начало ныть, и я поймала себя на том, что смотрю на его губы. А он на мои.
Внезапно погас свет. Генераторы в лагере отключают в полночь. В руках я сжимала фонарик, которым светила, когда читала дневник Пита, но включить его не решилась. В тишине и полной темноте было слышно только наше дыхание. Мы оба замерли без движения, словно на краю пропасти, будто парализованные тишиной.
- Эй, ребята, может на улицу пойдёте поболтаете, а то я спать собралась, – послышался извне голос Лизы.
Я не знаю, что я почувствовала: облегчение или злость. Хотя, злость на рыжую я чувствовала просто «по умолчанию».
- Уже ухожу, – буркнула я, спешно пробираясь в темноте к выходу. – Хорошей вам ночи.
Свежий ночной воздух ударил в лицо, принеся осознание того, что только что могло случиться. Страшащее или желаемое?
Я хотела пройтись, освежить голову, но над лагерем повисла такая тьма, что даже мне стало страшно. Луна поскупилась на свой и без того призрачный свет, зайдя за плотный слой облаков. Ночной лес опасен, а среди палаток слоняться не хотелось. Что ж придётся идти спать. Наверное, Гейл уже лёг: ему рано вставать в штаб.
Пробравшись в свою палатку, я заметила, что Гейл не спит, а светит фонариком на какие-то записи.
- Привет, – буркнул он, подняв глаза. – Ты поздно. Я волновался.
- Не строй из себя строгого братца. Что изучаешь?
- Статистику первой волны революции.
- «Первой волны»? Вы так это называете? – стягиваю сапоги и куртку, сворачивая последнюю и укладывая под голову. – И что же ты прочёл? Сотни, тысячи погибших и раненых, казнённых? Просто цифры, Гейл, не несущие истинной картины ужаса и боли.
- Ты права, но нельзя одержать победу в малом размере, если не мыслить глобально, не видеть возможностей и не просчитывать ходов. А это цифры, Китнисс. Изучая их, я не забываю, почему я делаю то, что делаю и ради чего.
Я ложусь и просто отворачиваюсь к стене палатки. Мы с Гейлом понимаем друг друга без слов. Он видит, что я расстроена, но не спрашивает ничего, хотя и очень волнуется.
Я закрываю глаза и делаю вид, что сплю. Точнее, я на самом деле пытаюсь уснуть, но в голове крутятся термины, понятия, цифры… В Тринадцатом Альма Койн твердила, что в войне нужно быть бесстрастным, не обращать внимания на каждого отдельного человека. Но если мы не склонны обращать внимания на каждого отдельного человека, тогда нам и остаются лишь цифры: тысяча погибших, сто тысяч погибших, «число пострадавших может достигнуть миллиона». Но если у нас есть истории человеческих жизней, то статистика превращается в живых людей – но и это ложь, потому что люди продолжают страдать в таком множестве, что цифры ничего не выражают и не значат.
Я помню, как однажды набрела на старый двор в Шлаке. Его-то и двором последние лет пятнадцать назвать трудно было. Так, ветхая постройка, которая валилась при малейшем ветерке. Обычно там был слышен плач ребёнка, но в этот раз было тихо. Я заглянула за кривые палки, увитые каким-то сорняком, служившие забором, и увидела картину, навсегда отпечатавшуюся в моей голове. Прислонившись к крыльцу, полусидела женщина, её живот был вздут, её руки и ноги, похожие на сухие палочки, и закрытые навеки глаза облепили мухи. Смерть от голода. Страшная, неумолимая, гнусная смерть. Но ещё страшнее было видеть руку, обнимающую сухое тельце маленькой девочки. Как их зовут? Сколько им лет? Чего они боялись и о чём мечтали?
Статистика не имеет значения. Они лежали на раскалённой угольной пыли, словно нелепая, искорёженная пародия на человека.
Эти воспоминания не идут ни в какие сравнения со всеобъемлющими, всезнающими статистиками. Хватит чертить вокруг себя оградительные линии, создавать острова под названием «Просто оставьте меня в покое». У каждого в жизни есть цели и возможности.