- Это почему нам нечем заняться? – возражаю Джоанне, отводя глаза от Пита.
- Потому, что с такой разукрашенной рожей не стоит сниматься в агитроликах. Вот и будете тут со мной.
Джоанна права. Я совершенно не подумала, что своим поступком сорвала план информационной атаки. Конечно, возможности капитолийской косметики велики, но не безграничны. Разбитую, опухшую губу вряд ли скроешь помадой и пудрой.
Пит помог Джо вытащить на свободное пространство большую сумку с перевязочными материалами, которые нам предстояло рассортировать. Два шарика ваты, бинт, отмотанный до локтя трижды, маленькая бобинка клейкой ленты – каждый набор в отдельный маленький полиэтиленовый пакетик, далее заклеить липкой лентой. Такой набор предстояло положить в сумку каждому солдату-повстанцу.
Шуршание и дыхание – вот все звуки, которые слышны в санитарной палатке последние десять минут.
- Что-то тут всё очень запущено, ребята, – констатирует Джоанна.
Я напрягаюсь. Только её шуточек не хватало.
- А что предлагаешь? Затянуть строевую? – огрызаюсь.
- Слушай, я тебе не рыжий электроник, могу и сдачи дать, так что не ершись, Китнисс. И вообще, может вам, ребята, хватит уже бегать друг от друга?
- Джоанна, это не твоё дело, – отвечаю, слишком резко разрывая упаковку с ватой, отчего её мотки раскатываются по полу. – К тому же, у Пита уже есть девушка.
- Правда? – Пит вскидывает брови.
- А разве вас с Лизой не нужно поздравлять?
- Вот же занесло меня, – стонет Мейсон.
- А вас с Гейлом? – моим же тоном отвечает Пит.
- Вот дерьмо, – снова выругалась Джоанна.
Ситуация неприятная. Разговор, что должен был состояться тет-а-тет, разворачивается при Джоанне Мейсон. Самое неудачное из обстоятельств, но что случилось, то случилось.
- Ты прекрасно знаешь, что мы с Гейлом просто друзья.
Руки не слушаются, надеюсь, те индивидуальные перевязочные пакеты никому не попадутся, иначе клочья ваты и порванные бинты не особо помогут при ранениях.
- И вообще, – продолжаю, но с языка срывается то, что надиктовано злостью, – какое твоё дело? Меня спасать больше не нужно, ты, наконец, можешь быть свободен и вздохнуть свободно.
- Китнисс, – вмешивается Джоанна, – хватит нести чушь. Весь лагерь ждёт, когда вы уже перебеситесь. Отталкиваете друг друга, но ты, видимо, забыла, как лежала в кладовой в Тринадцатом без еды и воды, прогоняя любого, кто приходил к тебе? Забыла, как перерезала вены, когда узнала, что Пит мёртв? Если бы не Прим тогда…
- Заткнись! – вскакиваю на ноги. – Кто давал тебе право говорить об этом?!
Чувствую, как слёзы начинают застилать глаза. Сквозь пелену замечаю Пита, что ошарашенно смотрит то на Джоанну, то на меня.
- Что?! – срываюсь на нём. – Ты думал, я из камня? Думал, я не умею любить? Что мне это не дано?
Прежде, чем кто-то из них успевает сделать хоть движение, я вылетаю из палатки и без оглядки бегу в лес. Лука у меня с собой нет, но на поясе привязан нож, этого хватит хотя бы для защиты, если понадобится.
Весь день я брожу по лесу, впервые показав ему свою слабость – слёзы. Но он мой друг, поймёт. Или же прикончит меня, если пожелает, использовав яд змеи, зубы волка или когти медведя. Но лес не предаёт, он верен друзьям.
Я понимаю, что за время, проведённое взаперти в Капитолии, неимоверно соскучилась по стрекоту насекомых, по шуршанию листвы, по тихому треску сухих веток под ногами. Но больше всего мне не хватало запаха леса. Тут на ум приходит Гейл, от которого часто пахло ягодами и свежей листвой. Мой друг. Как бы было просто и легко, если бы я любила его той любовью, что и он меня. Если бы наши чувства были взаимными. Нам даже не нужны слова. Но жизнь распорядилась иначе. Как бы я не запирала эти мысли внутри за дубовыми дверьми и семью печатями, я давно признала, что люблю Пита. Люблю его тяжёлой, полной тёмных воспоминаний боли любовью. Я даже не могу ответить, страшусь ли я его прикосновений или желаю. Хочу ли снова почувствовать влажные полные губы на своей коже? Сильные пальцы в своих волосах? Горячее дыхание на своей груди? Определённо. Но я не уверена, что это возможно.
Пит изменился. На Игры мы оба шли детьми, просто несчастными, проклятыми судьбой детьми. Но сейчас каждый из нас вырос. Чему Пита научила жизнь в Капитолии? Что дала ему Лиза? Как это изменило его? Возможно, он сам ещё не понял разницы. Возможно, парень, писавший дневник, исчез навсегда.
Солнце уже скрылось за горизонтом, значит, скоро станет совсем темно. Пора возвращаться. Наверное, я выгляжу как маленькая девочка с растёртыми грязными руками по щекам слезами.
Умываюсь в небольшом ручейке, приглаживаю волосы кое-как руками и иду в сторону лагеря. Вот за деревьями маячат уже первые палатки. Вообще-то лес обступает лагерь со всех сторон, место выбрано очень удачно. Большая поляна с редкими молодыми деревцами дала пристанище повстанцам, скрыв нас со всех сторон густыми зарослями леса.
Слышно какой-то шорох и шум приглушённых голосов. Замираю и прислушиваюсь. Слух для охотника одно из важнейших чувств. Слушать и слышать – разные вещи. Природа всегда предупреждает об опасности, главное научиться понимать её сигналы. Как бы тихо Вы ни вели себя в засаде, хороший охотник или следопыт всегда поймёт, что Вы неподалёку, потому, что если Вы затаились и выжидаете абсолютно бесшумно, то птицы будут молчать, и это Вас выдаст. Папа учил меня этому, когда был жив. Его уроки выживания в лесу я запомнила, как свои пять пальцев.
Между ветвями маячат рыжая копна и силуэт в чёрном. Лиза и Пит. Отлично, только напороться на них мне не хватало.
- Зачем ты это сделала? – негодует Пит. – Лиз, только не спорь, я ведь понимаю, что это ты зацепила Китнисс.
- А что мне было делать? – девушка «становится в позу». – Дело не сдвигается с мёртвой точки совершенно, Пит, ты меня ещё благодарить будешь.
- Я же предупредил, чтобы ты не лезла в это.
- Прости.
Моих сил нет больше слушать этот спор. Пит зол, что Лиза зацепила меня, вероятно, он хотел держать их отношения в тайне. Но зачем?
За мыслями я уже не замечаю, что иду куда попало, наступая на хрустящие ветки, не откидывая хлещущие по лицу широкие листья. Снова слёзы. Снова обида. Ещё и придётся опять играть на камеры в любовь.
Я уже не разбираю дороги, просто прорываюсь сквозь заросли, обдирая руки и ноги. Внезапно налетаю на Пита. Вот такую он точно не должен был меня видеть: растрёпанную, заплаканную. Не хочу ни о чём говорить. Пытаюсь обойти его, чтобы идти дальше, хочу вернуться к себе в палатку и быть там в одиночестве до окончания времён. Но Пит заслоняет мне путь. Шаг в сторону – снова блок. Я просто оттолкну его и пройду. Упираюсь ему в грудь, но сил нет. Я просто оседаю на землю, заходясь в рыданиях. Пит обнимает меня, нежно прижимая к себе, гладит мои волосы, целует ладони.
Чувство времени исчезло, мои рыдания стихли, а слёзы высохли, но никто из нас не шевельнулся и не произнёс ни слова. Казалось, что если я сделаю хоть движение, мираж растает, и я окажусь в одиночестве на сырой земле, замерзающая и дрожащая в сгущающихся сумерках в лесу.
Первым подал признаки жизни Пит, значит, он настоящий. Он встал и поднял меня на руки. Я не спрашиваю, куда он несёт меня и почему не даёт идти самой. Это неважно. Пусть просто касается меня, пусть будет рядом.
Лес уже начинает погружаться во тьму, я чувствую тревогу, но молчу. Через несколько минут Пит выносит меня на крохотную полянку, которую я не встречала ещё в окрестностях лагеря. Он опускает меня на плотный ковёр из травы и опавших раньше времени листьев. Ни слова, ни звука. Мы просто молчим.
Я закрываю глаза, когда чувствую его губы на своих. Нежный, лёгкий поцелуй быстро крепчает, как январский мороз, заставляя дрожь проноситься по всему телу. Вот так, одним поцелуем, Пит заставляет оживать моё тело клетка за клеткой. Сумерки опускаются на поляну, придавая всему фантастический вид. За нами наблюдают десятки глаз лесных обитателей, но в то же время мы только вдвоём. Без камер, без принуждения. Руки, принесшие мне столько боли, теперь дарят наслаждение. Лёгкие касания вызывают отклик моей кожи, заставляя покрываться её мурашками. Или это вечерняя прохлада леса. Я не различаю.