И никто не искал его по моргам, больницам и справочным. Ни через день, ни через неделю, ни через год. Никогда.
Не завидуй
Сыну Владимиру — энергичному оптимисту посвящается
Лайнер оторвался от взлетной полосы и быстро набирал высоту. Погасла предупреждающая надпись на световом табло. Пассажиры расстегивали ремни, поудобнее усаживаясь в креслах. Из динамиков лилась спокойная мелодия блюза. В салоне было тепло, уютно и свободно — глубокая осень, время летних отпусков закончилось, не сезон. Музыку прервал приветливый голос стюардессы:
— Добрый день, уважаемые пассажиры… Наш самолет ТУ-154 выполняет рейс по маршруту Санкт-Петербург — Мурманск…
Обычная, дежурная информация. Время полета, высота, фамилия командира корабля. Привычный антураж для бывалых людей. Каждый был занят своими дорожными делами. Стюардесса Лариса Гарцева, миловидная, скуластенькая девушка с веселыми глазами, дважды прошла по салону. Все было в порядке, как всегда. В середине салона жестом руки ее остановил парень, сидевший в тринадцатом ряду у прохода.
— Тебе чего? — склонилась к нему Лариса. Парнишка был совсем молодой, и она невольно обратилась к нему на «ты». Он криво усмехнулся, протянул ей листок бумаги, сложенный пополам, и тихо сказал:
— Передай записку командиру.
— Какую записку? — опешила Лариса и тут же улыбнулась. — Тебе что, плохо? Так я помогу и без командира.
— Не твое дело, — прошипел он. — Делай что говорят!
Стюардесса, возмущенная таким тоном, хотела уже швырнуть бумажку ему обратно, но руки невольно развернули листок. Крупными буквами в нем было написано:
«Командир, поворачивай на Стокгольм, иначе самолет будет взорван».
Еще не веря тому, что она прочитала, Лариса смотрела на этот неровный, полудетский почерк и лихорадочно думала: «Что это? Розыгрыш, шутка?… А может, это псих какой-нибудь?..» В салоне никто не обращал на них внимания. Соседнее с парнем кресло было свободно, а около окна сидел юноша, который безучастно отвернулся: то ли дремал, то ли смотрел в иллюминатор. Застыв в полунаклоне, стюардесса внимательно разглядывала автора записки: ему не больше восемнадцати, чистое бледное лицо, злые голубые глаза, длинные, аккуратно причесанные волосы. Правую руку он держал под полой пиджака. Видя, что девушка не воспринимает его всерьез, парень резко распахнул пиджак. Под ремнем к животу были плотно прижаты три толовые шашки, крепко соединенные скрученной медной проволокой. В отверстие правой шашки, сверху, был вставлен длинный гвоздь. Парень держал его в кулаке, готовый в любой момент ударить тол острием.
Лариса отшатнулась. Сердце ухнуло от испуга. Губы парня тряслись. «Псих, точно псих!» — С ужасом подумала она и пошла по проходу между креслами, с трудом сдерживая себя, чтобы не побежать. Подошла к кабине экипажа, постучала…
Сергей Воронцов, Миша Потапов и Олег Семенов, одногодки, после окончания девятого класса вот уже пять месяцев нигде не учились и не работали. Они жили в одном доме и часто встречались во дворе. Всем по шестнадцать, в армию идти еще рано. Сидя где-нибудь в подъезде или в укромном месте на балконе двенадцатого этажа запасной лестницы, они обсуждали свои проблемы и знали друг о друге все.
У Олега Семенова в семье было сложное положение. Отец, пьяница, сидел за хулиганство — как-то, подогретый «Красной шапочкой», он, вдвоем с плотником Яшкой, приятелем с работы, избил парня, торговавшего на перекрестке продуктами. Парень был гладкий, сытый, на прилавке у него лежали продукты, которых не было в магазине. Но все — в два, три раза дороже. Денег матери, рабочей текстильной фабрики, едва хватало на питание, а маленькая сестренка Леночка, насмотревшись телевизора, хныкала и не могла понять, почему ей не покупают «Сникерс». Мать, тихая застенчивая женщина, хорошо работала на ткацких станках, имела терпение и силы, чтобы обойти магазины в поисках более дешевых продуктов, держала на своих плечах весь дом, но у нее совсем не было способностей и наклонностей где-то что-то доставать, перекупать, перепродавать. С трудом в течение месяца она набирала деньги на небольшую посылку для передачи отцу. А он писал, чтобы они ничего от себя не отрывали ради него. Письма его были безысходные и нагоняли отчаяние.