Адвокат, назначенная юридической консультацией, не очень активна. Да и не просто ей проявить себя в этом рядовом деле, где и так все ясно. В следственном изоляторе, один на один, она пыталась выяснить у Осиповой мотивы кражи, но натолкнулась на такую стену отчуждения, что сразу поняла: ни здесь, ни в суде контакта не будет.
Первый день процесса подходил к концу. Предстояло еще дней десять-двенадцать. Необходимо было вызвать и допросить человек двести. Они придут и каждый скажет: нет, путевку в санаторий и дом отдыха я не получал, за материальной помощью в профсоюз не обращался, денег никаких не платил, подписи в накладных и расходных ордерах поддельные. То ли дело, подумал Федоров, рассмотрение таких случаев в американском суде «по сделке». Прокурор с адвокатом согласовывают меру наказания подсудимому, а суд утверждает это соглашение. И никого не вызывают. Все довольны. Судьба Осиповой была бы решена за пятнадцать минут: не нужно ее мучить, вытягивая по капле мотивацию преступления. С сожалением он вернулся к действительности: очевидно, что в данном деле прокурор и судья не договорились бы по-американски.
В старинный зал суда, где лет сто пятьдесят назад был рабочий кабинет князя Кочубея, приходили знакомые и те, кого подсудимая видела впервые. Они мельком взглядывали на нее, торопливо отводили глаза, повторяли одно и то же, и быстро покидали трибуну свидетелей, чтобы дождаться перерыва и исчезнуть. Несмотря на то, что Наташа была главным лицом в этом зале, никто из присутствующих не проявлял к ней любопытства. Она безучастно сидела в большой железной клетке и перебирала в памяти счастливые события недавней жизни…
…С Глебом Наташа познакомилась в ресторане. Профком отмечал премию, сложились по червонцу и всей компанией, человек двадцать, шумно и весело расположились за одним длинным столом. Этот третьеразрядный ресторан мало чем отличался от обычной столовой: дежурный набор стандартных блюд, не очень свежие скатерти, хамоватые официантки. Впрочем одно, но существенное отличие было — в этом ресторане посетителей развлекали музыкой. Четверо мальчиков в красных вельветовых пиджаках, джинсах и кроссовках — саксофон, бас-гитара, пианино и ударник — слаженно играли легкую музыку разных лет, под которую можно было и подвигаться на маленьком пятачке у эстрады.
Пианист привлекал к себе особое внимание. Он был хорош собой и совершенно не вписывался ни внешностью, ни манерой игры в вульгарную атмосферу дешевого ресторана. Его красивые руки легко порхали над клавишами, без труда извлекая из инструмента звуки дивного блюза. Потом Наташа узнала, что Глеб окончил музыкальное училище по классу фортепиано и без труда поступил в консерваторию, но был отчислен со второго курса по весьма банальной причине: каждый день просыпал, являясь на занятия не раньше двенадцати. В конце концов руководству консерватории это надоело, а Глеб не смог или, возможно, не захотел менять свои привычки.
Конечно, Глеб сожалел о случившемся, но менять уклад жизни не собирался. С такой неординарной внешностью и музыкальным талантом (Глеб блестяще играл и сложнейшие классические произведения, и легкую музыку), его постоянно приглашали на вечера и вечеринки люди самого разного возраста и сословия. Импозантные дамы из творческой интеллигенции снисходили до более чем дружеского общения с ним. Он сделал для себя вывод, что легкая наивность, утонченность, талант и внешняя привлекательность гарантируют успех у женщин.
Наташа была очарована и музыкой, и Глебом. За столом вовсю шло веселье. Кто-то к ней обращался, о чем-то спрашивали, смеялись. Она рассеяно, невпопад отвечала, а сама слушала музыку. Больше всего ей нравились медленные танцевальные мелодии в исполнении пианино и саксофона. Она по достоинству оценила мастерство пианиста, так как когда-то сама пару лет занималась музыкой (до сих пор у них дома, как семейная реликвия, стоит «Красный Октябрь»), Наташа завороженно смотрела на него. Он, с темными волосами до плеч, и глазами, затененными густыми длинными ресницами, казался ей глубоким и интересным на фоне этой разухабистой ресторанной компании.
Бас-гитарист Саша-«магнитофон», прозванный так за громкую и непрерывную болтовню, наклонился к пианисту.