— Да ладно, — кивнул Алексей, — не вы один.
— Я знал, что тебя выпустят. Встретил недавно Колобова-старшего, и он сказал, что твое дело пересматривается. Московские следователи и меня вызывали… Не только меня… А за гараж извини… Я верну, если скажешь. Я же принял его по-соседски и не в счет компенсации морального ущерба. А так бы другой забрал. Но мне по суду его отписали, как положено — в порядке компенсации… А мотоцикл твой на торги выставили, и квартиру тоже… Но это после того, как мама твоя умерла. Родственники той художницы с кирпичного завода потребовали… Если скажешь, я тебе гараж верну, конечно… Могу даже какую-то сумму выплатить за то, что пользовался. Но я там погреб сделал, чтобы картошку и яблоки зимой хранить… А больше ничего не трогал. Там диван твой стоит, кресло до сих пор и музыкальный центр…
Снегирев махнул рукой.
— Пользуйтесь, мне все равно туда нечего ставить.
— Тебя отпустили или как? — шепнул мужчина, словно опасаясь, что их могут слышать. — Оправдали? Или за отсутствием улик освободили?
— А в чем разница? — переспросил Алексей.
Сосед пожал плечами и объяснил:
— Для тебя никакой, но народ захочет знать. Если не виновен — это одно, а за недоказанностью выпустили — совсем другое. Тут ведь поначалу почти никто не верил, что это ты лютовал, а потом вдруг поверили. Я же Настю свою тоже спрашивал… Один всего раз и спросил, но ее так заколотило, сразу жена прибежала, ее к себе прижала — вспоминать страшно. Девочка чудом жива осталась. Спасибо тому мужику-рыболову, что ее нашел тогда и на дорогу вытащил. Если бы не он, то не было бы у нас дочки. Я ему потом денег предложил. Сказал, что ничего не жалко для спасителя Настеньки.
— Взял?
— Нет. Отказался. Хороший мужик — так у нас весь народ такой. Могут ругаться, ссориться друг с дружкой, а когда беда общая, то потом — неразлейвода. Я сказал, что все вдруг поверили… Нет, конечно, не все. Вася Колобок за тебя пытался вступиться, но он, сам знаешь, человек подневольный: папа ему приказал или кто другой — и он рта больше не открывал. А одна девчонка, кстати тоже из того календарика, на каждом углу за тебя агитировала, но ее как-то затащили в ментовку и провели беседу. Она и уехала.
— Шахова?
— Шахова, которая за Костю Локтева замуж вышла? Нет, другая… Та, которая «Звездной ночью» была. Она сейчас за стойкой у бывшей редакторши коктейли разливает…
— Я знаю.
Мужчина посмотрел на него внимательно и спросил:
— Ты где остановился?
— Нигде: я всего два часа как в городе.
— Гостиницы нынче дорогие, — напомнил сосед, — квартиру вашу забрали на торги, продали, но никто пока не въехал. Но все равно: теперь вряд ли тебе отдадут, потому что в ней добросовестный приобретатель поселится, и он любой суд выиграет. Я с такими делами уже сталкивался. А новую квартиру тебе никто не даст. Не только новую, но даже старую — развалюху не дадут. Где жить будешь? А гостиницы нынче, сам знаешь…
Сосед протянул связку ключей.
— Можешь гараж обратно забрать. Пока там можно жить. Диван велюровый — хороший, раскладной, но это еще ваш, одеяло и подушка в бельевом ящике. Холодно не будет, и жарко тоже не будет. Раньше крыша нагревалась в жару, но я снизу под ней проложил минеральную вату: в мороз тепло, а летом не жарко. Ну, бери ключи!
— Только если перебиться на время, — согласился Снегирев, забирая связку.
— Я бы с тобой посидел сейчас, но у меня на три часа назначено заседание комиссии по землепользованию. Так что извини…
— Спасибо, Леонид Тарасович.
— Не стоит благодарности. Мне и самому перед тобой неудобно. И за гараж, и за себя самого. За то, что я тебя тогда хотел на куски порвать — так ненавидел! Я и сейчас порву того гада, когда его найдут. Я же по своим каналам пытался что-нибудь узнать, но все впустую. Может, он не у нас, а в других местах теперь лютует… Но пока молчат мои знакомые.
Сосед сел в свой «форд», развернулся и уехал. Алексей вошел внутрь, начал осматривать знакомое пространство, остановился возле дивана. Взглянул на старый, советских времен, гобелен, висевший на стене. На нем охотники с собаками в средневековых камзолах гнали оленя, в боку которого торчала стрела, гончие хватали его за ноги, и было понятно, что уйти оленю вряд ли удастся.
— Тяжело тебе, брат, — негромко сказал оленю Снегирев, — вот и мне так же хреново было.