по-разному. Мы можем изучать его историю. Мы можем изучать его теологию. Мы
можем размышлять о его пророчествах. Но единственное, что мы не можем сделать, так это равнодушно пройти мимо него... Нельзя колебаться. Крест в своём абсурдном
великолепии не допускает этого. Господь, будучи дивно милостив, всё же не позволяет
колебаться.
А вы, на чьей стороне?
Лица в толпе
Люди приходят к кресту либо случайно, либо сознательно сделав выбор.
Волнующие истории рассказывают те, для кого это произошло случайно.
I
Возьмём, например, Малхоса. Как слуга первосвященника, в тот день он выполнял
только свои обязанности. Та облава в Саду была бы последней в его жизни, не
отстранись он вовремя. Света факела хватило, чтобы он успел увидеть блеск клинка.
Взмах и... Малхос отклоняется назад как раз настолько, чтобы спасти свою шею, но не
ухо. И вот Пётр получает выговор, Малхос - исцеляющее прикосновение, а событие
становится историей.
25
То есть историей для каждого, кроме Малхоса. Не будь окровавленного пятна на
плаще, разве он мог бы проснуться на следующее утро и рассказывать о кошмаре той
ночи? Некоторые полагают, что позже, в Иерусалиме, Малхос был среди принявших
Христа. Мы не знаем об этом наверняка, но можем быть уверены в одном: с той ночи
Малхос никогда не усмехался презрительно, услышав, как люди говорят об этом
плотнике, воскресшем из мёртвых. Нет, обычно он изо всех сил дёргал себя за ухо и
убеждался в том, что всё возможно.
II
Это произошло слишком быстро. Только что Варавва находился в камере в
ожидании смертной казни, коротая время за игрой в «крестики и нолики» на грязных
стенах камеры - и вот он уже на свободе, прищуривается, глядя на яркое солнце.
- «Иди, ты свободен»
- «Что?» - Варавва поскрёб бороду.
- «Ты свободен. Вместо тебя они потребовали Назаретянина».
Варавва часто олицетворяется с человечеством, и это справедливо. Во многом он
похож на нас: заключенный, получивший свободу только, потому что кто-то, кого он
никогда в жизни не видел, занял его место.
Но мне кажется, что Варавва в каком-то смысле, вероятно, был более сметливым
малым, чем мы.
Насколько мне известно, он принял свою неожиданную свободу как она есть, т.е.
как незаслуженный дар. Кто-то подарил ему то, что сохранило его жизнь. Он схватил и
не задавал вопросы. Навряд ли можно представить себе, чтобы он выкинул какой-
нибудь из наших фокусов. Мы же, принимая свободный дар, пытаемся отработать его, проанализировать его и заплатить за него вместо того, чтобы просто сказать
«спасибо», приняв его.
Вероятно, покажется нелепым, но труднее всего - принять спасение из милости. В
нас живёт то, что противиться свободному Божьему дару. Что-то вроде фатальной
повинности создавать законы, системы и правила, сделающие нас «достойными» дара.
Почему мы так поступаем? Я вижу только одну причину. Принять милость -
означает принять её необходимость, а большинство из нас не любит делать этого.
Принять милость, кроме того, означает, что мы понимаем своё отчаяние, но
большинству слишком не хочется признавать и это.
Варавва же понял всё лучше других. Поэтому приговорённый к смерти без какой-
либо надежды на помилование, он и не собирался артачится при дарованной отсрочке
наказания. Может быть, он не понял милости и уж наверняка не заслужил её, но
отказываться не собирался. Возможно, мы бы правильно поступили, поняв, что
затруднительные положения, в которых мы оказываемся, не слишком отличаются от
случая с Вараввой. Мы тоже заключенные без единого шанса на апелляцию. Но то, почему некоторые предпочитают оставаться в тюрьме, когда открылась дверь
камеры, является тайной, достойной, чтобы над ней хорошенько подумали.
III
Если правда, что любой образ вызывает в памяти тысячу слов, то именно римский
офицер нашёл самые точные, потому что видел, как страдал Иисус. Он никогда не
слышал, как Иисус проповедовал. Не был свидетелем, как Иисус излечивал, и не шёл за
26
Иисусом в толпе. Тот солдат не знал, что Иисус может утишить ветер; он был
свидетелем только тому, как умирал Иисус. И этого было достаточно, чтобы заставить
состарившегося под зноем и стужей солдата сделать огромный шаг навстречу вере.