«Ой, сколько облаков нападало в воду! — подумала Ивушка. — И не все они белые. Вон у того облака, что на середине реки, края серые, грязные. Надо бы его хорошенько прополоскать».
Однако дотянуться до середины реки Ивушка не могла.
Тогда она воткнула в землю посошок и обернулась деревом. Вцепившись в берег корнями, Ивушка наклонилась так низко, что ее длинные гибкие ветки коснулись воды.
Мимо проплывала стайка рыб. Они плеснули хвостами, и брызги посеребрили ивовые листья.
Целый день своими пониклыми серебристыми ветвями Ивушка полоскала облака, слушая ласковое журчание речки:
— Я все думала: чего мне не хватает? Теперь я знаю — мне не хватало тебя, серебристая Ивушка! Посмотрись в мое зеркало, в лесу ты не знала своей красоты.
Речка не льстила. Ивушке самой показалось, что она похорошела. И она решила погостить здесь подольше, чтобы смотреться в маленький омут каждый день.
Скоро Ивушка обжилась и уже не чувствовала себя одинокой.
С ней здоровались рыбки и лягушки. Она видела, как вечером засыпают, а утром просыпаются кувшинки, белые, как лебеди, цветы. Она перешептывалась с камышами, узнавала новости от синих стрекоз.
Синие стрекозы знали много. Они летали до самой мельницы, куда съезжались крестьяне молоть зерно.
Двое мальчишек — сыновья мельника — прибежали посмотреть на новое незнакомое дерево. Откуда оно взялось? Его никто не сажал.
Старший вынул из кармана ножик и срезал ивовый прут.
— Смотри! — сказал он брату. — Какой гибкий! Я его гну, а он не ломается. Я сделаю из него лук и буду стрелять в цель!
— Я тоже хочу лук! — запрыгал младший. — И мне сделай! И мне!
Приехавшим на мельницу крестьянам тоже понравились гибкие прутья, из которых можно было сплести корзинки, починить ими плетень.
Проворные руки до того обкорнали Ивушку, что ей пришлось остаться зимовать у речки. Стыдно было показаться в таком неприглядном виде Ауку и сестрам.
Весной зазеленевшая Ивушка услышала знакомый голос.
— Кого я вижу? — подлетел к Ивушке скворец. — Тебя не узнать. Это что, модная прическа?
— Я подстриглась, — смущенно прошелестела Ивушка. — Может быть, слишком коротко… А ты зачем сюда прилетел?
— Справлять новоселье! — приосанился скворец. — Два симпатичных мальчика, сыновья мельника, построили мне дом.
— Тебе? Ты в этом уверен?
— А кому же? Как раз то, что мне нужно. Однокомнатная квартира. Внутри стенки неструганые, чтобы по ним можно было карабкаться птенцам. Окно — оно же и дверь — на юг. Есть жердочка, на которой можно посидеть и попеть. И огород рядом. Надеюсь, там будет достаточно червяков и слизней.
— Но я слышала от стрекоз, — робко сказала Ивушка, — что птичий домик у мельницы уже занят. В нем живут воробьи.
— Жили! — поправил Ивушку скворец. — Заняли нахалы чужую квартиру! Я воробьев выселил и больше на порог не пущу. Так что будем соседями. Ведь ты не собираешься возвращаться в лес? Хотя старик и сестры, наверное, скучают без тебя.
— Скучают? Я к ним вернусь, сейчас же вернусь! Где мой посошок?
Но так низко наклонилась Ивушка над водой, что ей уже не выпрямиться, не дотянуться до посошка. Да и посошка больше нет, он стал маленьким деревцем.
И корней из земли Ивушке не вытащить. Глубоко и прочно они вросли в берег.
Ивушка тужилась, тужилась, но не могла сдвинуться с места.
Зато по берегу пошли трещины. В речку с шумом посыпались черные комья земли.
От испуга вода в речке подернулась рябью. И речка взмолилась:
— Пожалей меня, Ивушка! Если ты вытащишь корни, берег обвалится, меня засыплет землей. Я тебе ноги мыла, я тебе песни пела, твоим зеркалом стала. За что же ты хочешь меня погубить?
— В лесу меня ждут дедушка и сестры, — пролепетала Ивушка, — они любят меня…
— Но я тоже тебя полюбила. И белые кувшинки, и желтые кубышки, и синие стрекозы — все мы. В лесу много деревьев, ты одна с речкой породнилась. Нам будет скучно без тебя.
И тут заплескались рыбки, заквакали лягушки, зашуршали камыши:
— Ива-Ивушка, не покидай нас!
Ивушка повздыхала, повздыхала и осталась.
Где нам встречаются ивы? Их можно увидеть по обочинам проселочных дорог. Они напоминают о шестерых странницах, которые, пожалев малыша, превратились в деревья, чтоб в жаркий полдень отбросить на пыльную землю лесную тень.
А чаще всего серебрятся ивы в долинах, где слышится голос бегущей воды. Ведь и первая Ивушка потому и вышла из леса, что хотела услышать песню реки.
Как и первая Ивушка, новые ивушки смотрятся в светлое речкино зеркало, перешептываются с камышами.
Иногда они скучают по лесу. Но вообще-то ивушкам некогда скучать. Весной надо накормить пчел, которые летят к ним за первым медом. Летом их навещают синие стрекозы. Ивушки играют с рыбками и полощут облака.
А осенью они ткут туманы. И словно крестьянки домотканые холсты, расстилают серые туманы в долине ставшей родной им реки.
Возвращение соловья
Не думай, пожалуйста, что птицы появились в лесу все сразу. Они заселяли лес кто раньше, кто позже. Да и не всех Аук принимал.
Жаворонков и воробьев он отослал в поле, он отказал гусям и уткам. Разве утиный нос лопаткой — это лесной нос? Разве гусиная лапа-весло — лесная лапа? Не лес, а река гусям и уткам родной дом.
Но вот разрешения жить в лесу попросила невзрачная серенькая птичка. Только одно было у нее красивое — огромные глаза.
— Как тебя зовут? — спросил Аук. — Что ты умеешь?
— Я соловей. Умею петь и научу этому своих детей.
— Песней лес не удивишь. Меня интересует, какой ты охотник. Умеешь ли ты высматривать гусениц, ловить мошкару на лету?
— Я умею петь, — тихо повторил соловей.
— Ну, что ж! Пока, поживи. Разберемся: что ты лесу и что тебе лес.
На другой вечер Аук пошел навестить барсука. Барсук жаловался, что в один из его отнорков самовольно вселилась лиса.
К ночи запахи становятся сильнее. Жгуче пахло черемухой. В сумерки цветущая черемуха белела, словно облако, запутавшееся в ветвях. Тянуло сыростью из лесного оврага.
Певчие птицы уже спали. И вдруг из черной путаницы кустов донесся незнакомый Ауку птичий голос. Чистый, прозрачный, как лесная роса.
Он нежно пропел: «Тии-вить». Потом, помолчав, задумчиво прибавил: «Так».
И полилась песня.
Сперва мягко, плавно, как лунный свет. Потом зажурчала, забулькала, словно лесной ручей: «Бюль-бюль-бюль…»
Громкий протяжный свист кончался ликующими раскатами, будто где-то далеко в небе прокатился молодой майский гром.
Птичье горлышко пело и за себя, и за всех тех, кто не имеет певучего голоса: за ночных охотников, ежа и барсука: за бродягу зайца; за бабочку, что уснула, сомкнув, словно веки, бархатные крылья; за летучую мышь, которая, заслушавшись, как приколотая, повисла в воздухе; за узловатые корни, за молодой яркий лист — за все живое, что весна разбудила в лесу.
В птичьей песне была и скрытая в стволе могучего дерева сила, и нежность лепестков лесного цветка. В птичьей песне была и грусть, и радость, так же как в весенней ночи есть и густая черная тень, и звездный лучистый свет.
Кто был невидимый чудо-певец, маленький волшебник, сумевший все это выразить в звуке? Травы привстали на цыпочки, звезды опустились ниже, чтобы лучше его разглядеть.
Аук осторожно подошел к оврагу. На ветке молодой березы примостилась та самая невзрачная серенькая птичка.