Постойте: а может, та плачущая девушка в грохочущем по заболоченной тайге вездеходе, держащая его воспаленную голову на своих коленях, а потом горько рыдающая под окнами поселковой больницы, — и была его светлая и печальная песня?
Операцию делали в поселке Тура Эвенкийского национального округа. Но было уже поздно, весь организм уже давно был отравлен. Но Генрих Фридрихович прожил после операция еще шесть суток.
Странная штука: как вы помните, он родился в 1910 году 20 августа. То ли это рок, то ли горькая усмешка судьбы, только умер он тоже 20 августа — 20 августа 1966 года.
Потом говорили, что он предчувствовал свою смерть. Может быть, не знаю. Только в стихотворении «Завет себе», написанном весной 1966 года, я неожиданно нашел такие строчки:
В его полевой сумке нашли конверт, склеенный из куска контурной карты СССР с пометкой «Вскрыть после моей смерти». В завещания была такая строка: «Хочу, чтобы на моей могиле лежал геологический молоток».
Просьбу его исполнили. На глыбе дикого камня, что лежит на его могиле, выбит верный спутник всей его жизни — геологический молоток.
Жизнь и смерть человека, их границы. Может, этим и определяется сущность человека: живет или не живет он после своей смерти?
Прошло двенадцать лет со дня гибели Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена. Но он жив. С его полевой сумкой в Уфе бегает в школу сын Елены Павловны Горбуновой. Придет время, и он всерьез задумается над портретом над своей кроватью. На днях Феодосий Феодосьевич Чебаевский показал мне новые, разысканные им рисунки Генриха Фридриховича. По его книгам и пособиям ведут геологическое и геоморфологическое картирование — с применением аэрофотосъемки — во многих уголках планеты. А в последние годы для нужд геологии и геоморфологии, о чем он очень мечтал, ведутся съемки из космоса: лицом к лицу лица планеты, а тем более гигантских планетарных разломов, в закономерности с которыми прячутся месторождения природных ископаемых, не увидать.
В позапрошлом году на Чукотке мне и парням из Девятой аэрогеологической экспедиции, случайно встретившимся в полярной тундре, было достаточно почувствовать себя очень близкими, вспомни кто-то из нас его имя у нежаркого тундрового костра, и он словно вместе с нами грел руки у тихого пламени.
А годом раньше он спас меня в охотской тайге. Вертолет, забросивший меня на кочевье эвенов-оленеводов в верховья реки Охоты и обещавший забрать через неделю, на обратном пути, попав в заряд пурги, врезался в гору у перевала Рыжего. В ожидании его высмотрев в небо все глаза, я случайно услышал об этом по транзистору оленеводов, настроив его на диспетчерскую ближайшего к нам (триста пятьдесят километров) Охотского аэропорта. Прошло уже больше полмесяца, как мой спутник ушел вниз по замерзающей Охоте, — надеяться на вертолет после той печальной вести было бессмысленно, я не мог с ним пойти из-за больной ноги, входила в силу суровая якутская зима, у меня не было зимней одежды, а оленеводы сами пока перебивались в резиновых броднях: неделю назад, когда стукнули первые морозы, мы обнаружили, что медведь раскатал зимний лабаз с одеждой, к тому же потеряйся вышедший еще полмесяца назад с таежной базы Черпулай караван с продовольствием. Больше всего меня волновало, что обо мне ничего не знают дома. Уже начались вертолетные галлюцинации, я слышал гул вертолета даже по ночам. А причиной тому была скромная и единственная надежда: в свое время один из оленеводов сказал, что за снежным и непроходимым сейчас перевалом, на реке Делькю-Охотской, якобы, стоят геологи, которые «делают карту с воздуха». По крайней мере, летом стояли.
Геологи, которые «делают карту с воздуха»? Это может быть одна из партий. Там, конечно же, помнят Генриха Фридриховича. И я отправил со своим уходящим вниз по Охоте спутником записку, чтобы он, когда рано или поздно будет в Охотске, передал ее по рации на базу, если она существует, этой партии на Делькю-Охотской.
Подходила середина октября, я уже потерял всякую надежду на то, что скоро выберусь оттуда, если и были геологи на Делькю-Охотской, то они уже, скорее всего, кончили полевой сезон: существует приказ министра геологии о крайнем сроке окончания полевых работ — 15 октября, как вдруг 12 октября над нашей долиной появился вертолет.
Взметая снежную пыль, он сел на бичевник недалеко от моей палатки. Не веря своим глазам, спотыкаясь и падая, я бежал к нему.
— Возьмите меня, а!? Ребята! — умолял я.
Они — трое — стояли и улыбались.
— Ребята, возьмите меня!
А они молчали и улыбались.
— Да что вы смеетесь… — обиделся я. — Черт с вами!
— Не обижайся, — наконец сказал командир. — Не обижайся, парень. Работа у нас такая. Неделю назад мы подбирали геологов на Куйдусуне, так они плакали.
— Откуда вы?
— Из Второй экспедиции Всесоюзного аэро-геологического треста. Получили по рации вашу записку и последним рейсом — до весны уходим из этого района, — поставив дополнительные баки с горючим, пошли искать вас.
И говоря слова благодарности начальнику Четвертой партии Второй экспедиции Всесоюзного аэрогеологического треста Сергею Ивановичу Горохову, главному геологу Александру Митрофановичу Зеленину, радисту Славе Курагину, замечательным пилотам, ставшим моими большими друзьями: Александру Андреевичу Грибенику, Славе Суетину, Саше Маслалеву, я в первую очередь низко кланяюсь Генриху Фридриховичу Лунгерсгаузену. Они делали все это ради его светлой памяти.
* * *
Михаил Андреевич Чванов
Не унесу я радости земной…
Редактор Г. Зайцев
Художественный редактор В. Ковалев
Технический редактор Г. Зигангирова
Корректоры Л. Семенова, Н. Кудрявцева
ИБ № 732
Сдано в набор 4|IV 1978 г. Подписано к печати 13|VII 1978 г. Формат бумаги 70х90-1/32. Бумага тип. № 3. Условн. печ. л. 7,6. Учет. изд. л. 7,6. Тираж 15000. П00149. Заказ № 134. Цена 45 коп.
Башкирское книжное издательство, Уфа-25, ул. Советская, 18. Уфимский полиграфкомбинат Управления по делам издательств, полиграфии и книжной торговли Совета Министров
БАССР. Уфа-1, проспект Октября, 2.