– Коулден Вайс! – Мама отвернулась от плиты и подбоченилась, с поварёшкой в руке. – Как мне понимать, что мой сын приходит домой не в дверь, а в окно? Готовитесь к карьере вора, молодой человек? – Мама деланно хмурилась, но в глазах её было веселье.
– Привет, мам! – Коул достал из охладильника кувшин холодного чая с плавающими лимонными корочками, налил себе стакан. – Конечно, готовлюсь, а ты как думала?
– О, вечное небо! Кого я вырастила? – Мама картинно заломила руки, будто на сцене. Вообще, Этель Вайс и впрямь могла играть в театре – по мнению Коула, считавшего маму очень красивой. Этель была высокой, худенькой, с очень светлыми и пушистыми волосами, которые всегда топорщились, так что в своём бледно-зелёном платье она походила на одуванчик.
– А чего ты хотела? – пожал плечами Коул. – В наши скверные времена, дорогая, честному человеку…
– …не заработать честным трудом! – подхватила мама знакомую им обоим присказку старого Гая, и они дружно рассмеялись.
– Как на заводе дела? – Мама всыпала порубленную морковку и лук в кастрюлю, побулькивающую на плите, прибавила зелени и пару зубков чеснока.
– Да крутимся, как мыши в колесе. Геруд весь четвёртый цех на уши поставил, планы у него горят, понимаешь. Всё никак этот новый станок запустить не могут, который на перфокартах… Ммм, как пахнет! это не потроха, случайно?
– Тушёная баранина, – улыбнулась мама, сняв кастрюлю с плиты и засунув в духовку. – Не опаздывай к ужину, родной. Пойдёшь к Рину?
– Не, мам, я на Свалку. Гай работы подкинуть обещал.
– А… Ладно. Только будь осторожен.
– Увы, душа моя, я ухожу! – Коул изобразил суровую печаль, как герои дешёвых книжек про приключения. – Я отправляюсь в земли мёртвого железа, коими правит безумный колдун. Но знай, я возьму с собой твой образ в своём сердце!
– Лучше возьми с собой вот это в своей сумке! Куда это герой без геройского обеда собрался? – Мама протянула ему свёрток из двух бутербродов в промасленной бумаге.
– С луком и грудинкой? У-ух! – Коул обнял мать и чмокнул в щёку. – Спасибо, мамуль, люблю тебя!
– И я тебя, Колышек! – рассмеялась Этель, взъерошив его волосы. – «Безумному колдуну» привет!
***
Коул бежал по улице, огибая прохожих. Мимо проехал хоромобиль – дорогой, с откидным верхом и циферблатом на позолоченном радиаторе – набитый хохочущей молодёжью. Ребята из Светлого города развлекаться поехали… Ниже по улице мостовая была разобрана – бригада «искупленцев» под присмотром двух полицев чинила водопровод. Все в серых робах с надвинутыми на лица капюшонами, работают молча, не поднимая голов. Пробегая мимо, Коул отвернулся: общаться с «искупленцами» запрещалось, даже в лица им смотреть было не принято.
Мальчишка выбежал на перекрёсток Восьмой и Третьей-с-половиной. Посреди перекрёстка возвышался вещательный столб (или «вестовышка», как говорили в народе) – железная мачта выше фонарных столбов, увенчанная большим металлическим шаром, из которого торчали громадные угловатые раструбы громкоговорителей. С перекладин по бокам вышки свисали чёрные стяги с вышитым имперским гербом: золотые песочные часы в языках пламени – и серебряный Змей, свернувшийся вокруг них кольцом и кусающий себя за хвост.
На перекрёстке Коул задержался. Здесь один из углов всегда был оклеен объявлениями и рекламными афишами; может, найдётся подработка? Но оказалось, что поверх всех объявлений налепили свежий плакат, печатанный в два цвета. Плакат изображал мальчишку и девчонку с серьёзными до жути лицами, в белых рубашках и с повязанными на шеи платками. Оба прижимали к груди сжатую в кулак правую руку, а за их спинами реяли чёрные знамёна и всходило лучистое солнце. Надпись угловатыми буквами гласила:
«ВСТУПАЙ В С.И.М. – ВМЕСТЕ ПОБЕДИМ!»
– Ага, уже бегу! – буркнул Коул. Среди всей городской ребятни стать симовцем – означало, пасть ниже некуда. (Кроме самих симовцев, разумеется).
Дальше шёл мост через пустое русло давно пересохшей речки. И на середине моста Коул вдруг остановился. Ему послышались голоса – кажется, знакомые.
– Уйдите, говорю! Пустите меня!..
– А то чё? А? Сюда смотри!
Коул перегнулся через перила. Внизу трое мальчишек прижали к опоре моста четвёртого, светловолосого. Коул мог видеть лишь макушки, но стиснул зубы, узнав и говорившего, и всех остальных.