– Разумеется, вы правы, графиня, – покорно согласился Рин. Служанка Марта взяла с подноса миску с ложкой и зачерпнула супа. Графиня жеманно пригубила из ложечки.
– Пересолено, – заявила она. – Соль для меня вредна, дитя: желаешь, чтобы я страдала почечными камнями? – Рин благоразумно промолчал. Будь суп недосолен, графиня корила бы его за пресный вкус.
– Не говоря уже о том, что правила этикета не велят подавать к супу ложку для рагу! – Графиня немного помолчала, и сурово добавила: – Так что передайте главному повару, что я недовольна вами, юноша. Что-то не помню, чтобы я вас нанимала!
– Виноват, ваша всеточность, – поклонился Рин. Марта сочувственно закатила глаза.
По дороге в свою комнату, Рин задержался у помутневшего зеркала в тёмном коридоре, и взглянул на своё отражение.
– Старший повар Рин! – сурово проговорил он. – Её всеточность недовольна работой поварёнка Рина. Передайте мажордому Рину, чтобы его примерно наказали! – Он невесело улыбнулся. У Коула вышло бы смешнее…
Спальня Рина располагалась в недрах северного крыла. Это была тёмная комната с развешанными по стенам картинами – наверное, последними уцелевшими в доме, но такими потемневшими, что на них нельзя было ничего разглядеть. Ветви старого клёна здесь нависали над крышей, и световые оконца в потолке давно затянуло сгнившей палой листвой.
Рин укрылся одеялом по самое горло. Свеча на ночном столике лишь слегка разгоняла тьму трепещущим огоньком. Он полежал немного, глядя вверх. Высокие потолочные своды терялись в полумраке. На кровати когда-то был балдахин, но теперь остались лишь резные столбики по углам. В детстве, когда Рину страшно было засыпать в огромном, пустом доме, он воображал, что это – четыре стража, что охраняют его от чудовищ: и спокойно засыпал. Тогда темнота и запустение пугали, казалось, что на потемневших картинах проступают чьи-то глаза, а в каждом углу безмолвно затаилось привидение…
«Жутики. Тут же таких нет?»
«Нет, конечно…»
– Здравствуйте, – негромко сказал он. – Это снова я.
В ответ – тишина.
– Сегодня столько всего произошло, – продолжил Рин. – Я нашёл работу. Первый день был не очень-то, если честно… Пострадал мой друг. Не из-за меня, но всё равно, я себя так скверно чувствую!
За минувшие годы Рин привык каждый раз перед сном делиться с темнотой мыслями и переживаниями. Его это успокаивало, вне зависимости от того, отвечали ему или нет.
– Ему сейчас ещё хуже, я знаю. Он ведь такой гордый. И в этом Коул прав, наверное: он заслуживает лучшего! Он столько всего знает и умеет. И вообще-то, если честно… – Рин немного понизил голос. – Только по секрету: я сказал, что иду работать из-за тётушки. Но на самом деле я, наверное, хочу быть хоть чем-то похожим на него.
Темнота молчала.
– Сегодня я дал обещание. Только, боюсь, мне придётся его нарушить. Вы меня учили, что врать нехорошо – но можно и нужно, если речь идет о главном… Мне придётся, ради Коула. Он мой лучший друг, и всегда мне помогал – а теперь кто-то должен помочь ему. Вы сами одобрили, когда я с ним познакомился – помните? Сказали, что на него можно положиться. И я хочу, чтобы он мог так же положиться на меня.
Рин помолчал. Потом приподнялся на локте, взял с ночного столика небольшое зеркальце и несколько секунд разглядывал в нём своё лицо. Короткие светлые пряди, чуть вздёрнутый нос, голубые с серыми крапинками глаза.
– Меня зовут Ринель Куртуа дель Больд, – прошептал он, и задул свечу.
***
Погода испортилась. Ветер нагнал с востока тяжёлые тучи, и они ползли над долиной, цепляя брюхом за вершины гор. У заводских ворот двое охранников ёжились на ветру и хмуро поглядывали в темнеющее небо.
– Эх, и ливанёт сейчас!
– Да ну. Может, стороной пройдёт.
– Куда там. Сейчас бы по домам! – Охранник с неприязнью взглянул в сторону углового корпуса: крайнее окно светилось жёлтым. По уставу, им полагалось закрыть ворота и сдать пост, как только территорию покинет последний сотрудник – но сегодня их задерживали.