– Чистого неба, Трикс! – поздоровался Коул. – Я прошу помощи.
– Просишь, знач’, – незнакомец поскрёб небритую щёку. Коул сотворил из воздуха прозрачную монетку-день и бросил ему. Бродяга ловко поймал монету и спрятал в ладони.
– Во, дело. Ну?
– Мы пойдём через владения Грача, – Коул показал рукой куда-то сквозь дождь. – Нужно, чтобы нас никто не видел!
– Бежите от кого-то, – проницательно заметил бродяга. – Худое дело. Ежли погоню на нас наведёшь…
– За нами следа нет. Трикс, мы спешим!
– Лады, лады. Не бойсь, люди крыш не выдадут. – Бездомный прошёл к краю крыши, где торчала палка-рогулька. К ней были привязаны несколько верёвок с навязанными на них пустыми жестянками и колокольчиками. Руками в перчатках без пальцев Трикс взялся за верёвки и подёргал особым образом. Подождал с минуту, и вот верёвки затряслись в ответ: кто-то на другом конце верёвочной «дорожки» передавал ответ. Трикс прислушался к перезвону банок, и кивнул.
– Грачата вас пропустят. Бросишь птичкам пару семечек, и все дела.
– Спасибо. Пошли, Рин! – Коул дёрнул друга за руку. Они перескочили на соседнюю крышу, вспугнув стайку голубей, и побежали дальше.
– «Семечка» – семь дней, неделя, – пояснил Коул на бегу. – За две недели нас пропустят. Грач с семьёй ребята нормальные, если с ними по-доброму: а нет, так и вниз скинуть могут.
– Кто они вообще? – Рин обернулся, но жилище Трикса уже затерялось среди крыш.
– Крышники. «Птичьи люди»: на крышах, на чердаках живут.
– Почему?
– Ну, под землёй – морлоки, на крышах – крышники. Они это, – Коул припомнил рассказы Гая, – беглецы от системы, во. Должники, беглые искупленцы. Здесь, наверху, их никто не найдёт. С людьми не ссорятся, у них вроде договора… осторожно, не споткнись! От них даже польза кое-какая: за крышами следят, чинят всякое по мелочи, да и ворьё их боится.
– А что они едят?
– Выменивают еду, объедки собирают. Иногда плату за услугу просят – окна там помыть, или что. Ну, и птиц едят. Кошки опять же…
– И кошек? Ой, фуу…
– Не, крышнику кошку убить – табу! Бродячих прикармливают, а те им птиц таскают.
– Так ты с ними дружишь?
– Они никому не друзья, и не враги. Но знаком немного. Я у их ребят по крышам бегать научился. Вон там Грачата хозяйничают; в поннерах, в заброшенной башне, Сыч живёт – он чокнутый, говорят, даже людоед. А за Рычажным проспектом Мамка Сойка со своими девчонками…
Коул осёкся и сжал губы. Вспомнил маму, сочувственно понял Рин.
К одной из труб была прикручена ржавой проволокой почерневшая птичья кормушка. Коул бросил в неё две монеты-недели, посвистел особым образом, и поманил Рина за собой – «Пошли!».
Больше им никто не встретился. Зато в паре мест, где переулки были слишком широки для прыжка, обнаружились заботливо перекинутые мостки из досок. (Рин не сомневался, что, если бы они не заплатили – их бы не было).
Пейзаж крыш начал меняться: стало больше двускатных, черепичных, с раскрошившимися каменными горгульями. Рин, к удивлению своему, узнал местность – Бумажные Доки, деловой район Тёмного города на набережной: он видел его за рекой с крыши особняка. Здесь размещались конторы и представительства всех компаний и концернов, имевших интересы в Анкервилле. И хотя большинство закрылось, когда миновал золотой век города – на крышах по-прежнему красовались громадные жестяные макеты их эмблем.
Друзья укрылись за скрещёнными молотами «Горнолитейного Треста»: проржавевшая вывеска поскрипывала на ветру. Коул высунул голову и взглянул на улицу внизу:
– Успели. Давай сюда!
Эстакада монорельса тянулась вдоль узкой улицы. Все дома здесь были четырехэтажные, и рельсоходы проезжали на уровне верхнего этажа, будто плыли меж крыш – из окон контор до них было рукой подать. Но светились лишь окна нижних этажей, разгоняя уличный полумрак.
– Сейчас «двадцать второй» рельсоход пройдет, – объяснил Коул. – От складов до станции едет. Зацепимся за него, и аж на Свалке соскочим.