– За-ши-биись, – протянул Беррик, вертя в руках недоделанную куклу без одной ножки, в голубом платьице и с приклеенными кудрями. – Ренз, можно я возьму одну, аль две – сестрёнкам играться?
– Мы не красть пришли, – отрезал Рензик. Он взял со стола деревянный брусок в руку длиной: наверное, он должен был стать в станке кукольными головами и туловищами – да только уже не станет.
– А не услышат? – Тиль выглянул в щёлочку жалюзи и жестом показал, что на улице чисто.
– Нет. Он же тут работает, значит эта… заляция звуковая быть должна! Давайте, берите что потяжельше! – главарь взвесил дубинку в руке.
Но что-то всё же удержало его на секунду. Может, мысль о том, сколько сотен часов хозяин провёл за работой, собирая и обшивая своих детищ. А может… Личики у кукол были разные, и весёлые, и серьёзные – но никто не смотрел со злобой. Как будто они не верили, что он всерьёз может их обидеть.
Рензик подавил невольную слабость.
– А ну, волки, – выдохнул он, подражая тик-такерам из книжек, – пляшем! – И, размахнувшись, ударом снёс кукол с ближайшей полки.
Часом позже на Рыночном мосту игрушечный мастер Ольц неспешно свернул свою торговлю и запер лавку. С саквояжем в руке он побрёл по улице домой. День выдался удачный, и он уже предвкушал, как после ужина посидит за чашечкой ароматного чая, наслаждаясь музыкой фонографа. А можно купить в лавке пачку слайдов и посмотреть стереопьесу в фонаре – конечно, сейчас рисуют в основном про бандитов да про ограбления поездов, но всё же…
– Здравствуйте, мастер Ольц! Как поживаете? – Прохожие с улыбкой раскланивались при виде его невысокой, круглой фигурки с саквояжем. И сам Ольц – как всегда опрятный, с ухоженными усиками и в золотом пенсне на носу – улыбался и приподнимал шляпу в ответ.
Да, чай и музыка. И, конечно, поработать над детками – эта мысль наполнила душу Ольца приятным, щекотливым предвкушением. (Свои игрушки он называл только «детками»). И, да, что за чай без булочек! С этой мыслью он свернул к любимой булочной с узорами-кренделями на витрине.
– На здоровье, мастер Ольц! – ласково приговаривала хозяйка, укладывая пухлые, румяные булки в пакет. – Не забудьте про маслице с вареньем!
– Спасибо, мистрис. И, да, я починил игрушку вашей внучки – и кое-что улучшил. – Ольц поставил на прилавок музыкальную шкатулку. Крышка откинулась, зазвучала чистая, приятная мелодия – только теперь в такт ей над механизмом закружилась крошечная балеринка, свитая из золотой проволоки и мельчайших стразов.
– Ах! Храни вас Вечный, мастер Ольц! Нет-нет, для вас выпечка бесплатно!
С пакетом в руке и приподнятым настроением Ольц вышел из лавки. Славный день, славный ужин. Да, надо бы написать ответ сыну – тот недавно прислал письмо с фототипиями с именин внучки…
При мысли о письмах улыбка Ольца померкла. Вспомнилась та гадкая записка, что он нашёл вчера в почтовом ящике. Какая наглость! Предлагать ему платить дань в обмен на – подумать только! – какую-то «защиту»! Подписи не было, но он и сам догадался: не так уж давно его приглашали в офис «Механических Мастерских» на разговор, и делали похожие предложения. От кого этот Трудл, прокуренная обезьяна, собрался его защищать? И куда полиция смотрит!
В груди неприятно кольнуло, и Ольц глубоко вздохнул. Надо всё же сходить к доктору – а то его собственная «пружина», кажется, поизносилась.
Прижимая к груди пакет – тепло булок успокаивало боль в сердце – он отпер дверь своего дома, вошёл в мастерскую… И саквояж грохнул о пол, а пакет выпал из руки. Булочки раскатились по паркету – усыпанному осколками и стеклянными глазами, растоптанными в крошку.
Мастерская была разгромлена. Полки почти опустели – куклы были сброшены на пол, разбиты, растоптаны. Повсюду оторванные руки и ноги, черепки разбитых лиц. Как будто кто-то с удалью злобы швырял их о стены и рвал на части. Отвертки, резаки и прочие инструменты – вбиты в стены, либо разбросаны. Немногие уцелевшие игрушки взирали на разгром, как беженцы на руинах разбомбленной улицы.
Побледневший, с трясущимися руками, мастер Ольц обвёл мастерскую безумным взором. Носа его коснулся запах гари – одна из ламп была зажжена, и из закопченного плафона торчало обугленное тельце одноногой куклы в клочьях сгоревшего платья. А на стене над верстаком кто-то вывел дёгтем огромные, корявые буквы: