Завод, дававший городу жизнь, незыблемо врос громадами корпусов в восточный склон долины. Закатное солнце озаряло его угрюмые кирпичные стены, бликами дробилось в высоких арочных окнах. Издали он походил на дракона, что разлёгся на уступе и лениво озирает город с высоты, высматривая добычу.
У завода тоже было имя – целиком он звался Восьмой Завод Часовых механизмов Вечерней Провинции. Были здесь шлифовальные цеха, где тяжёлые металлические болванки-заготовки обдували струями песка под давлением, очищая от окалины. (Металл для завода доставляли с севера, и на каждой болванке было отчеканено зловещее клеймо северных шахт, каким помечали каторжников). Были сборочные, где из готовых деталей собирали механизмы: от маленьких, с орех величиной – до огромных, как кареты.
А между теми и другими находились цеха, где вытачивали детали. День напролёт здесь стрекотали и лязгали приводы, вгрызались в металл резцы и свёрла. Жарко гудело пламя в печах, где закалялись пружины, стальные мускулы будущих машин. Воздух полнился запахами гари, смазки и раскалённого металла…
***
– …Ап-ЧХИ!
Коул утёр нос рукавом. Острый запах въелся в ноздри, как говаривал старый Гай, «по самые ухи» – даже слезу вышибало.
В носу опять засвербело, и мальчишка прищурился на солнечный свет, чтобы чихнуть. Лучи заходящего солнца наискось пробивались в цех сквозь высокое витражное окно в пол-стены; в золотом свете плыли и кружились пылинки. Коул глубоко вдохнул, зажмурился – но чих унялся сам собой.
– Тринадцатый! Чего мух считаешь? – грянул сверху жестяной голос, перекрывая шум работающих станков. – Премии лишу! Ну-ка, щётку в зубы и за работу!
Конечно же, это был заводской управитель, мастер Геруд. Стоя на галерее под потолком цеха, он наблюдал за работой, и время от времени зычно покрикивал в рупор. Геруд часто обходил цеха с «внеплановыми проверками», не скупился на порицания и выговоры. На собраниях он любил повторять, что вся работа держится лишь на его «бдительности», а без него завод давно бы встал.
– Слушаюсь, мастер управитель, – пробурчал под нос Коул, хотя Геруд всё равно не услышал бы. Тоже мне, напугал – «лишит премии»! На заводе её и так почти никому не давали.
Коул подхватил совок и щётку, и направился к станкам. Хоть рабочий день близился к концу, суета не стихала. Работающие станки пилили, резали и сверлили металл. Смыкались захваты, ходили взад-вперёд поршни, из-под резцов вилась стружка. Вокруг суетились мастеровые в очках и тканевых масках, сами одинаковые, как механизмы. Ребятам вроде Коула масок не полагалось.
Их здесь было десятка два, городских мальчишек в жёлтых жилетках с номерами на спинах. (Понятно, что номер Коула был «13»). Все они с первым гудком приходили на завод, чтобы получить инструмент – щётку на длинной ручке и совок – и разойтись по цехам. Их работой было подметать металлическую стружку и опилки: за день вокруг станков скапливались целые горы отходов.
Это только на первый взгляд было просто. Нужна сноровка, чтобы не путаться под ногами у мастеровых, можно и подзатыльника отхватить – а рука у заводского трудяги тяжёлая! Кроме того, в разные дни станки в цеху были загружены по-разному, поэтому мальчишки работали без всякой системы, и нередко спорили из-за стружки. Недавно Беррик с Гвидом даже подрались, успев отлупить друг друга совками и сломать щётку, прежде чем их растащили. Обоим вкатили штраф.
Коул старался ни с кем не ссориться, и в драки не лезть. Хотя иногда от злости зубами хотелось скрипеть. Как сейчас: едва он приметил соблазнительную горку опилок у подножия станка – тут же рядом возник конопатый Рензик и торопливо подгрёб их к себе щёткой. Коул досадливо вздохнул.
– Что, завидно, ворона? – хихикнул Рензик, показав плохие зубы. Мелкий и щуплый, среди заводских ребят он был самым злобным. Даже парни постарше с ним не связывались, зная его любовь к подлянкам. – А неча клювом щёлкать!
– Да бери хоть всё, Ренз, – раздражённо вымолвил Коул, и отвернулся. «Вороной» его прозвали за тёмные, вечно взъерошенные волосы и острый нос с горбинкой. Хоть бы «ворон», куда ни шло, а то «ворона»…
– Ты их переплавь, и зубы новые себе закажи, – не выдержав, бросил он. – А то старые совсем гниль!
Рензик мигом перестал улыбаться, и злобно сощурился.