Кто делает для станции больше, чем вы, вопрошал гость. Может, начальство? Это вызвало осторожные смешки. А раз так, повысил голос незнакомец, то ответьте мне — кто вообще выдержит такое?
Кто станет терпеть?
Ушёл гость так же загадочно, как появился, оставив барак в смятённых раздумьях. Доносить никто не стал: барачного стукача, по вине которого попали под штрафы несколько ребят, давно вычислили — и ещё в позапрошлую вахту он сорвался с вышки, ах, какое несчастье.
Шестнадцать дней, сказал гость, явившись в бараки назавтра. Теперь все слушали его с глухим, зреющим недовольством. И впервые прозвучал вопрос: «А как быть-то?».
А вот как.
К отбою план забастовки был почти готов. После ужина никто не спал — наперебой вели обсуждения и составляли список требований. Придумали лозунги, и каждый повторял их на разные лады, будто изумляясь только что открытой истине. И впервые в жизни Лигби видел, как грубые, пустые лица оживают, и загораются глаза.
Ему досталось писать лозунги на полосах материй, нарезанных из чехлов от лопастей. У Лигби почерк был красивый, и он долго, старательно выводил крупные буквы: транспаранты вышли на загляденье. Как же горд он был!
…Когда ветряки семнадцатой линии вдруг разом остановились, начальник участка послал зама проверить. Когда тот прибежал, не находя слов от волнения — поспешил туда сам. И опешил, увидев хмурую толпу рабочих у мачты, держащих врастяжку транспаранты. «ДВАДЦАТЬ ДНЕЙ БЕЗ ОТДЫХА!», кричали буквы по ткани. «МЫ НЕ МАШИНЫ!», напоминали они. «ДВОЙНАЯ ВАХТА — ДВОЙНАЯ ПЛАТА!».
Избранные делегаты строго потребовали переговоров с управителем станции — до тех пор же линия запущена не будет. Начальник побледнел, и заспешил прочь.
Через полчаса подъехали «консервы»: прибыла полиция. Но в оцепление встал всего один отряд, остальные рассредоточились по другим участкам, явно чтобы не допустить новых акций. («Забоялись, падлы!», с мрачной радостью заметил кто-то). На требования немедленно вернуться к работе пикетчики ответили дружным молчанием, да парой крепких словечек из толпы. Оцепление и пикет остались стоять друг против друга, обмениваясь суровыми взорами…
...И это длилось уже не первый час. Обе стороны явно не знали, что делать. Демонстранты вполголоса переговаривались, дымили окурками, кто-то от усталости уселся на землю. У полицев был такой вид, будто они с радостью сами последовали бы примеру работяг.
Лигби в который раз пожелал, чтобы всё уже хоть как-нибудь разрешилось. Почувствовав его настроение, сосед — огромный, чернокожий дядька с седеющими усами — тронул его за плечо.
— Ничего, парнище, — густо пророкотал он. — Не могёт так быть, чтоб они это спустили: хоть как-то, да ответят. Зуб даю, начальник уже сюда катит!
— Во-во! — поддакнул небритый. — Пускай ответят, да!
Лигби было бы проще, будь рядом хоть один надёжный товарищ. Ни с кем из бригады он так и не сдружился, а старых друзей давно потерял. Зря мы тогда бросили Коула на крыше, тоскливо подумал он. Хоть всё и закончилось хорошо — но как будто треснула их спаянная банда, не выдержав испытания. А потом Рокк ушёл в симовцы ради девчонки, и распалась ватага…
Далеко на склоне показалась пыльная гривка: кто-то приближался по дороге с перевала. И одновременно с этим перекрывая гул ветряков, взревел сигнал к ужину. Странно, раньше времени… Рабочие с соседних участков засуетились и потекли в бараки.
— Чегой-то?
— Глянь! Едут!
— Дождались!
Пикетчики оживились, зазвучали возбуждённые голоса и смех — но они быстро угасли, когда подъехали машины – два бронированных кузовоза с затянутыми сеткой окнами. Как только они затормозили, борта кузовов откинулись в стороны… И по ним, как по аппарелям, посыпались бойцы.
— Мать-гидра!.. — охнул кто-то. Прибывшие проворно рассыпались в двойную цепь, оттеснив оцепление. Каждый боец был в кожаных доспехах, многие вооружены стальными щитами и дубинками странного вида — от рукояти к поясу тянулся провод. У некоторых за спинами были тяжёлые ранцы, от которых тянулись шланги к громоздким орудиям с широкими дулами в руках бойцов. Против пикета выросла стена щитов с суровыми лицами над ней.