Деньги из шкатулки поделили поровну. Когда горсть монет растаяла в ладони без следа, Коул взглянул на Часы, и даже не поверил глазам: у него на счету разом оказалось больше трёх лет! Сколько он себя помнил, в первой тройке «окошек» счётчика у него были одни нули.
– Надо какой-то план города найти, – Рин запахнул на груди куртку и слегка запинался. Коулу тоже было зябко: здесь, в краю вечной ночи, было прохладно. – Чтобы хоть знать, куда идти.
– Найдём… Берегись!
Из-за поворота вдруг полыхнул ослепительный свет, и Коул едва успел отдёрнуть Рина с дороги – мимо пронеслись несколько двухколёсных машин с ярко горящими фарами, увешанные цепями и флажками. Седоки разразились хохотом, бранью и свистом; стрекочущая стая исчезла за углом, и крики стихли.
– Ничего себе! – выдохнул побледневший Рин.
* * *
Коул сперва думал просто спросить дорогу. Но редкие прохожие будто не замечали их, пряча лица в воротниках плащей… А потом фонарей на улицах стало больше, откуда-то возник негромкий, нарастающий шум – и вдруг ребята вышли на освещённую улицу. И сразу отпрянули, когда мимо проехал махомобиль, а навстречу ему ещё один; и ещё, и вон! Машины текли по улице рекой горящих фар и стальных бликов.
Улица поражала. Огромные здания почти не имели окон (и то, зачем окна там, где не бывает дневного света?). Зато каждый дом был словно высечен из гранита – сплошные прямые линии, рёбра и перемычки, уступы балконов. Карнизы бугрились кубическими орнаментами, а фасады украшали барельефы и мозаики – сплошь сцены трудов и подвигов. Угловатые людские фигуры заносили молоты и кирки, лили металл, клали шпалы. Резкие тени и отсветы оживляли картины, казалось, что великаны сейчас сойдут со стен и зашагают через толпу.
И свет. Всё вокруг сияло и перемигивалось радужными сполохами над улицей. Горели фонари на столбах, лампы подсветки отбрасывали на фасады зыбкие параболы света. Сияли уличные вывески – и витражные, освещённые изнутри, и сплетённые из неоновых трубок всех цветов. Вспыхивали и гасли лампы, отчего изображения менялись. Бутылка накренялась над фужером, мужской профиль подносил к губам сигарету, красавица покачивала ножкой… И всё это било в глаза, ошеломляло и сбивало с толку.
Эстакады рельсоходов перекрещивались над улицей в два, в три яруса – и по ним проносились составы. Подземные переходы распахивались, как освещённые пасти, а на зубах-ступенях просили милостыню нищие. Из люков и решёток курился пар.
И повсюду – люди! Толпы текли по тротуарам, закручивались водоворотами на перекрёстках. Всюду лица над воротниками плащей, под капюшонами и шляпами. (Плащи здесь, похоже, носили все – всех фасонов, с цветными значками на лацканах). И все куда-то спешили, толкались и обгоняли друг друга. Над толпой разносились звонки и гудки – это прокладывали себе путь повозки-велокэбы, и рикши крутили педали.
Толпа подхватила Коула и Рина, оторвала друг от друга и потащила. Коула толкнули в спину, наступили на ногу, обругали походя – и всё это разом. Он завертел головой, но Рина уже заслонили толкущиеся спины.
– Ринель! Простите! пустите! – но бороться с толпой было всё равно, что с течением бурной реки. Коула чуть не переехал велокэб – он даже разглядел скучающие лица расфранченных господина и дамы в коляске. Парень попятился, и налетел спиной на чугунную ногу фонаря. Недолго думая, он вскочил на столб и взобрался повыше: кто-то гневно окликнул его, но снять и не подумал. Кажется, в этом безумном вертограде никому ни до кого не было дела. Коулу показалось, что он углядел лицо Рина, но оно сразу скрылось в толпе.
Может, они так и потерялись бы – но тут над улицей раскатился густой звон металла. То ударил колокол. Отбил девять раз, и тут же переливчатый звон меньших колоколов задорно и весело поплыл над улицей. Коул повернул голову на звук. Вдалеке, в конце проспекта, высилась белоснежная часовая башня с подсвеченными циферблатами и островерхой крышей, украшенной статуями.