— Что держит тебя здесь, Пьер? В этой стране, в этом городе?
Страхов повернулся на бок и чуть заметно нахмурился. Губы дрогнули, но растянулись в тонкой улыбке, а в следующий момент Пьер уже выбрался из постели и, набросив на себя черный шелковый халат, сел в кресло.
Бокал коньяка и сигарета. И пристальный взгляд. Но не на Мира, а в окно, на заснеженный город, расчерченный черными нитками дорог.
— Ты лучше, чем кто бы то ни был, знаешь ответ на этот вопрос, мой грешный. Или… вернее будет сказать «не мой»?
Мир опустил ресницы, чуть сильнее сжимая сигарету. Он так и думал… Черт, от этого еще больнее.
— Я больше не могу быть с тобой, Пьер. Хочу, но не могу, — он подтянул ноги и обнял руками колени, зло усмехнувшись. — Я слабак и тряпка, раз позволил всему этому случиться, но, пожалуй, надо ставить точку. Знаешь, чем вы с ним похожи? У вас в глазах одинаковая боль. И причина — я. Пьер, я не могу так больше. Ты нужен мне, ты очень мне нужен, но я не выживу без него.
— Кого ты пытаешься обмануть, грешный? М?.. — выгнул бровь Пьер. В его глазах действительно плеснула боль. И скрылась за ресницами. Тогда, кажется, так давно, когда он сам пытался уйти, вырвать из души и сердца любовь к этому человеку, Мир не позволил ему сбежать. Его взгляд, его руки, его губы будто приковали Страхова к нему. Это не могло длиться вечно. Да. Кажется, это судьба, уходить и пытаться все забыть. Чтобы жить, а не выживать, медленно умирая от смертельной раны глубоко внутри. — Ты просто наигрался. Удовлетворил свою маленькую потребность, и на самом деле просто устал. Окей, свободен.
Серые глаза полыхнули. Мир встал с кровати, медленно подошел к расположившемуся в кресле мужчине и влепил сильную пощечину.
— Не смей, — почти прорычал он. — Я никогда не играл с тобой. И мне нужен был ТЫ. Ты и сейчас нужен. Но, похоже, это ты играл со мной все это время.
— Ми-и-ир, — протянул Петр, глядя ему в лицо. — Ну что ты как маленький, а? Ну трахались мы с тобой, ну обоим хорошо было, ну зачем этот драматизм теперь?
На щеке расцвел алый след ладони. Больно. Только физическая боль то, что творилось у него внутри, перебить все равно не сможет, сколько не избивай.
— Мог бы и по телефону сообщить, а так пришлось через весь город тащиться.
Мир вдруг хмыкнул и подался вперед, втираясь телом между его бедер.
— Хорошо играешь, Страхов. Только забываешь, что я всю жизнь прожил рядом с актерами. Маска циника подходит тебе идеально, признаю, — он склонился ниже, приникая к ярким губам, и шепнул:
— Прости. Прости меня, Пьер. Мы никогда не будем друзьями с тобой. Ты постараешься забыть меня, я знаю. А вот я даже пытаться не буду. Ты вернул мне меня самого. Спасибо.
— Уходи, Бикбаев. Я ненавижу долгие прощания, прощальные ночи и прощальные поцелуи. Это пошло и отдает дешевым пафосом. Поэтому просто уходи. Ты все решил, а я знал, что рано или поздно это случится, — Страхов мягко, но непреклонно удержал его, не позволяя длиться поцелую.
Год назад он купил билет с открытой датой. Осталось совсем немного: бросить в сумку вещи, закрыть дверь и сесть в самолет. И больше никогда сюда не возвращаться. Даже на день. Даже на час.
— Я уйду, когда сам посчитаю нужным, — в голосе Мира прорезался металл. — И мне плевать, насколько пафосными ты сочтешь мои слова. Если бы ты был мне безразличен, я бы ограничился смс-кой. А теперь просто не дергайся, — Мир всегда был сильным, по-настоящему сильным. И Петр удержать его не смог. Мир качнулся вперед и впился, буквально вгрызся в его губы. Без нежности, без ласки. Сильно, жестко, словно пытаясь стереть их контур. И закончил поцелуй также внезапно, как и начал. Отстранился, выпрямился, отошел и принялся одеваться. Ему больше нечего сказать. Хотя, нет, есть. Но Петр слушать его не будет. Что ж, тем хуже для него, Мира. Ему хотелось бы, чтобы Пьер простил его. Не сейчас. Когда-нибудь. Но, похоже, придется жить с этим всю оставшуюся жизнь. Но он сам заслужил это, так что винить можно только себя.
Джинсы, рубашка, пояс… Рука потянулась к широкому браслету на прикроватной тумбочке и замерла в воздухе. Пара секунд колебания, и Мир сгреб совсем другую вещь. Массивное кольцо, которое принадлежало Петру. И плевать на все.
— Спасибо за все, — голос был ровен и уже почти прохладен. — Можешь ненавидеть меня, но я рад, что ты был в моей жизни.
Выдержать. И не сломаться под взглядом.
И все-таки, сколько не пытайся — Мира забыть невозможно. Это выше человеческих сил. Выше воли. Выше желания. Можно сколько угодно убеждать себя в том, что с глаз долой — из сердца вон. Не будет этого. Просто не будет.
Мир снова станет светиться на модных показах, жизнь вернется в привычное русло, но как забыть эти ночи и дни? Как? Никто не сравнится с ним. Никто и никогда. Потому что место в сердце занято. Им. Навсегда.
— Прощай. — Слово горчит на губах. Но лучше нацепить улыбку, чем показать настоящую боль. Пусть Мир считает, что он ненавидит его, пусть думает, что не простит никогда в жизни. Пусть так. Чем будет знать, что любим. До последнего вздоха любим.
— Прощай, — только выдох в ответ. И взгляд — виноватый, нежный, запоминающий, страстный. — Прощай… — шаги, стук двери, сквозняк, тишина…
…Дома было тихо. Ни телевизора, ни музыки, ни шума воды в душе. Макса нет. Задержался на работе. Опять. Мир поднялся по лестнице, не включая свет, зашел в их спальню и рухнул на кровать, обнимая и вжимаясь лицом в подушку. Она пахла Максом. Его шампунем, его теплом, им самим. Да, он все сделал правильно. Правильно. Но сердце болит, до стонов болит. Где же ты, мой солнечный? Я так хочу, чтобы ты обнял меня…
Макс появился минут через пятнадцать. Просто на первом этаже открылась дверь, просто разнеслись по дому шаги и негромкий эмоциональный голос в очередной раз послал по известному адресу кого-то, кто посмел сказать что-то нелицеприятное о каком-то спектакле.
Он, конечно, сбросил пальто на диване в холле и там же разулся, чтобы быстро взбежать по ступенькам. В комнату пахнуло морозной свежестью вечера.
— Привет, — Макс опустился на постель рядом с ним и обнял, прижавшись холодной щекой к его щеке. — Мне тебя сегодня так не хватало…
Мир коротко застонал и, развернувшись, вжался в него, обнимая так, что у Макса на мгновение перехватило дыхание.
— Прости. Мне надо было закончить одно дело, — Мир зажмурился, кусая губы. Глаза нещадно пекло, в уголках глаз собралась соленая влага, и он тихо-тихо всхлипнул, наконец отпуская себя. — Теперь я только твой, родной. Только. Твой. Прости меня за боль.
— Я люблю тебя, светлый мой, — Макс сжимал его в объятиях, губами нежно снимая горько-соленые слезинки. Больно. Да. Но именно эта боль и доказывала им обоим раз за разом, что они живы и что их чувство тоже живо. — Я очень, очень тебя люблю. Слышишь? Все хорошо, Мир, нежный мой, все хорошо.
Мир судорожно вздохнул, а потом зашептал быстро-быстро в целующие губы. Так, словно боялся, что Макс его остановит.
— В нашем мире снова только ты и я, Макс. Обещаю… Обещаю, слышишь, что никто и никогда не встанет между нами. Меня нет без тебя, просто нет. Макс, люблю тебя. Только… Будь рядом, будь со мной. Не забывай, просто держи за руку — это все, что мне нужно, чтобы быть счастливым.
— Ты единственный в моей жизни, слышишь? И мне больше никто не нужен. И никогда не был нужен. Только ты, — Макс нежно гладил его волосы, вдыхая такой родной, такой тонкий его запах. Его мужчина. Смысл его жизни. Сколько лет прошло, но на других смотреть как не хотелось, так и не хочется. — Ты и я.
— Только ты. Только я, — пальцы вплелись в светлые мягкие прядки, губы коснулись губ сначала робко, почти невинно, а потом поцелуй стал сильным, яростным. Они снова заявляли права друг на друга.
«Ты мой и ничей больше…»
«Я твой и ничей больше…»
«Я твой и пусть весь мир катится к черту!»
«Ты мой и это не изменить».