О, Петр знал, что делал. Он будил в Мире ту самую страсть, которую тот однажды уже выкинул из своей жизни, оставив лишь намек. С ума сводил, будоражил кровь. И Мир, со все возрастающим отчаянием чувствовал, как рушатся запоры. И бежал, бежал… К Максу. К любимому. В его объятия, в его нежность. Вот только и от нежности осталась лишь тень. Последние дни перед отлетом Макс вертелся, как белка в колесе. Дерганный, злой, как черт, уставший. Он падал на подушку и просто засыпал, а Мир обнимал себя его руками и долго-долго смотрел куда-то в темноту. Но этого, даже этого хватало, чтобы держаться.
А теперь… Две недели без Макса. Можно уйти из спектакля, хлопнув дверью, но уже слишком поздно. Да и отец всегда говорил, что нельзя подводить людей, которые с тобой работают. Уйди он из постановки, поступи так — и потеряет уважение к самому себе.
В дверь поскребся Кис, жалобно мяукнул, и Мир выключил воду. Вышел из кабинки, вытерся полотенцем и, натянув джинсы, открыл дверь. Подхватил на руки кота и зарылся в его шерстку.
— Ну что ты… Макс опять что-то потерял и бушует?
Кот заурчал под лаской, и Мир вздохнул. На дороге собирающегося в дорогу Макса лучше не попадаться. Но у них так мало времени осталось. Так мало…
— Ненавижу смокинг! — Макс пнул диванную подушку, попавшуюся на пути, и со стоном рухнул в кресло. — Я потерял эту конченную бабочку. Я не умею ее завязывать, я ненавижу классические туфли. Надо было отказаться! Почему на официальных мероприятиях непременно надо выебываться?
— Ты выебнешься, если наденешь бархатный пиджак на голое тело. А так считай это спецодежой. Ты бы не ворчал, если бы это был костюмом для спектакля, — Мир не рискнул приблизиться и просто остановился у порога. Кис заерзал, и он, отпустив его, скрестил руки на груди. — Тебе помочь?
— Лучше бы это был бархатный пиджак на голое тело и кроссовки, — вздохнул Макс. — Угу, если найдешь бабочку и завяжешь ее так, чтобы мне не пришлось. Иначе на церемонию я припрусь с «конопляной тетушкой» на шее, и это будет самым последним эпатажем в моей жизни.
— У меня есть идея получше. Там наверняка будут продавать «бабочки» на резинке. У тебя будет время, чтобы прикупить себе парочку.
— Я люблю тебя, Бикбаев. Что я без тебя буду две недели среди скучных вечно пьяных бюргеров делать? — Макс медленно поднялся со своего места, неспешно подошел к замершему Миру и, опустившись перед ним на колени, расстегнул джинсы. Лизнул впадинку пупка, губами проследил узкую дорожку, сбегающую вниз, и крепко обнял стройные бедра, привлекая Мира к себе еще ближе.
Тот резко выдохнул, запуская пальцы в его отросшие волосы.
— Даже не поцелуешь? — еле слышный выдох на грани слышимости.
Быстрый взгляд снизу вверх. Красивый. Офигительно красивый. Особенно когда вот так — чуть подрагивают крылья тонкого носа, полуприкрыты глаза, закушен уголок красивых полных губ.
— Поцелую, — Макс поймал губами открывшуюся нежную плоть, царапнул сквозь мягкую ткань джинсов аппетитную мировскую задницу. — Всенепременно.
Мир медленно опустил ресницы и закинул голову, позволяя Максу творить с ним все, что угодно. Только подольше бы не наступало утро.
— Хороший мой… — слова с губ сорвались сами — Не уезжай…
— Не могу, Мир, — это Макс простонал уже в его губы. — Не могу, светлый, это как твой показ в Монте-Карло… …
Он стащил с Мира джинсы, кое-как выпутался из рубашки и вытряхнулся из собственных брюк, с облегчением прижимаясь всем телом к нему, обнаженному, возбужденному, бесконечно любимому.
«Я пропаду без тебя… — это Мир уже не шептал, а с отчаянием выдыхал в его шею, обнимая. Без голоса. Без звука. — Пропаду…»
— Я так скучал по тебе, — тело пело, рвалось навстречу. Родные объятия, такие… нежные. — Хороший мой… Родной… — Мир целовал его горячо, почти больно. — Хочу тебя.
Они давно не дети, давно лишены ложной стыдливости, да и в аптеку теперь заходили оба, совершенно не краснея. Им не нужно долго рыться в поисках самой нужной штуки в самый ответственный момент, и заниматься любовью они привыкли там, где настигало желание, а не только патриархально в постели. Диван или кресло в гостиной, кухонный стол, письменный стол в кабинете — несколько минут, всего несколько минут, когда не звонит телефон, не паникуют актеры или не истерит поставщик…
Макс легонько подтолкнул его к дивану, заваленному вещами. К черту. Если он что-то и забудет, Берлин — это не забытый богом поселок на Камчатке и не тайга, всегда можно сходить в магазин и купить то, чего недостает. Конечно, костюма, сшитого Миром, ему точно будет не хватать. Ни один мастер в мире не знает его тело так, как знает Мир.
Шмотки с грустным шелестом свалены на пол печальной кучей. Кажется, где-то под рубашкой спрятался Кис. Но и это сейчас совершенно не важно. Важно, что Мир обнимает его, важно, что целует, важно, что хочет. И предстоит целых две недели, когда Мира не будет совсем.
Спину холодит кожа дивана, но руки Макса — горячие. Сильные. А от губ — не оторваться. Ласкать и ласкать. Чуть покусывать, облизывать. И тяжесть его тела так приятна.
Мир только вздохнул, принимая его в объятия, обнимая бедра ногами. Да, давно не дети. Но Макс все также нежен. Словно эта близость — первая в их жизни.
Первая. Неловкая. Словно они снова в старом доме, и отец увез мать на какую-то вечеринку, и этот узкий диван — постель в комнате Макса. Но они слишком хорошо знают друг друга. И потому — проникновение не причиняет боли, заставляющей замирать дыхание в груди. Они больше не дети. Но занятия любовью с Миром по-прежнему вызывают в Максе внутренний трепет и почти болезненную нежность к нему, такому сильному, но такому ранимому и хрупкому.
Мир тихо застонал, подаваясь навстречу неторопливым движениям и пряча за ресницами дикий голод. Жажду. Макс… Любимый…
— Сильнее… Пожалуйста…
«ВЫЛЮБИ, Макс». До криков. До сорванного голоса. Вот только слова застывают на языке от мягкого теплого света, льющегося из голубых глаз.
Сильнее? Чуть резче движение бедрами, глубже, быстрее. Сильнее — не значит больнее. Просто крепче обнять, чтобы даже сердце вбивалось, вколачивалось в его грудь.
— Люблю тебя… — и поцелуй такой же, глубокий, долгий, до звездочек под веками.
Удовольствие не ударило наотмашь, не ослепило. Накатило, накрыло девятым валом, погребло под собой и отступило, оставив затихающее эхо от долгого, протяжного стона, сорванного дыхания и перламутровых капель на обнаженном теле.
— Люблю… — Мир сжал его с силой, зарылся в волосы, вдыхая аромат. — Не отпущу…
Макс осторожно смахнул с его лба влажные прядки. Коснулся губами, слизнув капельку выступившего пота.
— Это только две недели, светлый мой. Обещаю не смотреть по сторонам и по ночам молиться на твою фотографию…
— Дурак… — выдохнул Мир, опуская руки. — Не хочу, чтобы ты молился на мою фотографию. Ты собрался? Или завтра утром опять будешь метаться по дому? — он чуть приподнялся, касаясь губами его скулы.
— Ну… самое нужное я взял. На совсем крайний случай есть магазины, а в отеле есть прачечная, так что не переживай, в разных носках и майке-алкоголичке таскаться не буду. Хотя… русская богема! Мне еще граненый стакан с водкой в руки и помятую папиросину в зубы, и я стану отвечать самым смелым представлениям о России, — Макс чуть повернул голову и легонько коснулся его губ своими. — Жаль что ты со мной поехать не можешь.
— Жаль, — Мир на мгновение зажмурился. — Тогда, может, в спальню? Здесь все-таки слишком узко.
— Узко? — Макс быстро поцеловал его обнаженное плечо и поднялся на ноги, а потом протянул ему руку. — М-да… не развернуться. Но ты так славно скрипишь на кожаном диване.