Посещаемость взлетела до небес. Журнальный клуб стал синонимом «общекорпоративной вечеринки без обязательств». Даже мне, не привыкшей к общению, это нравилось по нескольким причинам: в девяти случаях из десяти я сама выбирала статью (другие забывали вовремя подавать идеи); мне было намного легче взаимодействовать с людьми в рамках организованной дискуссии; а пиво сглаживало шероховатости.
«Когда ты под хмельком, то гораздо меньше напоминаешь человека, готового убить любого, кто осмелиться с тобой заговорить», – сказала мне Ниота много лет назад, наблюдая, как мы с Тиш ковыляем домой пьяные, путаем ванну с кроватью и используем мочалку вместо подушек.
Я решила воспринять это как комплимент.
В тот четверг под аккомпанемент из бойкотирования упаковки мыла с бисфенолом А, клеветы по поводу техники моделирования, отрыжки, и многократного повторения, что кто-то из присутствующих на заседании клуба учился в аспирантуре у третьего автора статьи, я выпила несколько кружек пива.
– ... даже не принимая во внимание этические аспекты...
– ...всегда такой всезнайка...
– ... это мой бокал или твой?
– ...они полностью неверно оценили каталитическую активность…
Последнее сказал Мэтт. К сожалению, я была с ним согласна, но не собиралась это признавать под угрозой тотального уничтожения. Я встала на нетвердых ногах, многозначительно посмотрела на Тиш: – Может, нам завернуть это дерьмо и пойти домой? – и направилась в ближайший туалет.
У меня кружилась голова, я определенно была пьяна, но не настолько, чтобы увидеть призрака, приближающегося ко мне в коридоре. Эли не могло быть здесь, не так ли? Ему больше не разрешалось бывать в «Клайн».
Он был в слегка помятых брюках и рубашке, но без пиджака и галстука, волосы короче, чем когда я в последний раз проводила по ним пальцами, и, конечно, в очках. В них он не выглядел умнее или солиднее, но они превращали его в Эли из частной инвестиционной компании. И что еще хуже, они ему подходили. Это было просто непростительно.
– Ты в порядке? – спросил он. Его голос звучал слишком реально, чтобы быть просто воспоминанием. И все же, иначе и быть не могло.
– Почему ты спрашиваешь?
– Ты пялишься на меня уже тридцать секунд. – Он выглядел счастливым, увидев меня, и я подумала, на самом ли деле он счастлив, или я вообразила его таким. Он не имел права. Мой мозг не имел права. Это счастье было незаслуженным.
– Рута, – весело сказал он.
– Эли, – я старалась говорить тем же тоном.
Протянула руку и ткнула его в бицепс. Непостижимо твердый, совершенно невообразимый.
Фантастика. Мне нравилось вести себя как идиотка.
– Знаешь, – сказала я прозаично, – когда-то давно, еще до того, как услышала слово «Харкнесс», этот стартап был действительно хорош.
– Угу. Так вот почему ты так явно пьяна на своем рабочем месте в шесть вечера?
– У нас заседание журнального клуба.
Он выглядел заинтересованным.
– Ты напиваешься в журнальном клубе.
– Может быть, – я пожала плечами, и у меня закружилась голова. – Первое правило журнального клуба – не говорить о журнальном клубе.
– Вау, – он притворно отшатнулся. – Пьяная Рута шутит?
Я подумала, не показать ли ему средний палец, но это доставило бы ему слишком большое удовольствие.
– Почему ты здесь? – мой взгляд упал на папку в его руке. – Кража собственности компании. Мне вызвать охрану?
Я подумала об очаровательном пожилом Чаке, с его пивным животиком, быстрой улыбкой и жизнерадостным «Доброе утро». Представила, как он пытается вывести сопротивляющегося Эли на улицу. Моя фантазия плохо закончилась для Чака, и, поскольку ему оставалось совсем немного до пенсии, я решила отказаться от нее.
– Все, что находится в этой папке, принадлежит мне, – сказал Эли немного резко. Я была не в том настроении, чтобы распознать ложь, поэтому не стала задавать вопросов. Даже когда между нами повисло продолжительное, смутно неловкое молчание.
– Как поживаешь, Ру? – тихо спросил он, когда прошло столетие или два.
– Пьяна, как ты и заметил.
– Помимо этого?
Я пожала плечами: это лучше всего описывало мои чувства.
– Было бы неплохо получить ответ, поскольку ты игнорировала меня неделями, – дружелюбно сказал он.
– Правда? А может, наше знакомство подошло к своему естественному и предопределенному концу?
– Может, и так. – Его челюсть напряглась, а взгляд остыл, как будто он больше не был в настроении изображать безразличие. – И, может быть, ты не обязана ценить мое душевное спокойствие. Я все равно хотел бы знать, расстроил ли я тебя чем-то, когда были вместе, или, возможно, причинить тебе боль.