— Жаль, — тихо сказал Колька.
— Уезжай, Ветерок, — неожиданно резко, хоть и так же тихо, сказал — почти приказал! — Райко. — Ты тут никому не нужен, слышишь?! Уезжай!
— Нет, — улыбнулся Колька, Райко вздрогнул от кощунственности этой улыбки. — Я уже уехал один раз. Я думал, что будет хорошо Лариске… и тебе.
— А хорошо было опять только тебе? — вопрос был злой. — Как всегда, Ветерок?
— Не скажу, что мне было так уж хорошо; по крайней мере — не всё время. Чего я только не делал этот год… хотя — а! — Колька отмахнулся. — Я бы просто не вернулся, если бы мне было на самом деле хорошо. Я хотел домой. И я приехал домой. Вот и всё.
— Уезжай, — вновь, как твердят заклинание, повторил Райко. — Я не смогу тебя видеть — и не вспоминать о… о ней. Уезжай… — теперь он почти что просил.
— А почему бы не уехать тебе? — предложил, как ни в чём не бывало, Колька. — Потому что я — Ветерок, а ты — Колька "Стоп" Райко, предсовета "Охотников"? Потому что я никогда не был пионером? Потому что, в конечном счёте, Лариска предпочла меня? Какие там ещё веские причины?
— Ты в самом деле никогда не был пионером, но мы с тобой были друзьями много лет, — хрипло сказал Райко. — И я тебе сейчас говорю — убирайся из города. Ты одиночка. Ты ничего не видишь вокруг себя. И пусть с меня посдирают нашивки и значки, пусть полиция разорвёт с нами договор о помощи в охране общественного… но, когда тебя будут убивать дружки этих, — он мотнул головой в сторону бандитов, — я ни единого звена не пошлю тебе на помощь.
— Я в самом деле одиночка, ты верно сказал, — ответил Колька. — А одиночкам не нужна ничья помощь. И, если меня кто-то хочет убить — то я просто убиваю его раньше. Постепенно эта моя привычка приобретает известность и мне становится спокойно жить. Я так делал, ещё когда…
— Спокойствие, только спокойствие, — Райко в самом деле неожиданно успокоился. Повернулся, чтобы идти к своим, но задержался и вновь посмотрел на Кольку. — Я не знаю, где ты был весь этот год, но ты поотстал. Сейчас всё куда чётче, чем год назад. И ты едва ли сможешь остаться в стороне. Попомни мои слова. И ты — мне — на нашей стороне — не нужен, Ветерок.
— Солнце-солнышко, до чего знакомая песня, — комично вздохнул Колька, садясь на "харлей" и поддавая газу. — А если хочешь спокойствия — пейте бром, сеньор! Пейте бром! Старое, верное и надёжное, как мой мотоцикл, средство!
"Харлей" взревел и унёсся с заправки, кренясь на поворотах — тяжело и ловко. Вперёд, навстречу огням Верного.
Встречный ветер — забрало шлема Колька не опустил — срывал с ресниц Ветерка слёзы. И поэтому глаза его казались сухими.
Как и должно было быть.
2.
Эту часть города, примыкавшую восточным краем к имперскому сеттельменту, ещё не перестраивали. Тут, за глубоким, заросшим зелёным мусором, оврагом, руслом пересохшей в давние времена Большой Алма-Атинки (над которым позади полосы зелени возвышалась тонким золотым крестом знаменитая Церковь Тридцати Тысяч (1.)), вдоль дороги стояли старые, ещё до Безвременья построенные, чудом уцелевшие дома-особнячки, каждый на одну семью, каждый — в окаймлении садика.
1. В самом начале Серых Войн на месте этой церкви уйгуры похоронили заживо более тридцати тысяч русских детей. В огромный котлован сбрасывали живых и засыпали глиной, потом — следующий ряд. Затем разожгли на этом месте огромный костёр.
От Большой Алма-Атинки на юге города осталось озеро Кукушкина Заводь, питаемое подземными ключами. Между ним и другим озером — Гранитным — появившимся в разломе на месте старого стадиона, шла полоса леса, не столь давно объявленная общей парковой зоной. Так что, в сущности, улицу, на которой жил Колька, можно было смело считать городской окраиной, хотя когда-то это был почти центр Верного — тогда ещё Алма-Аты.
Но до тех мест ему предстояло добираться через весь восток города. Не самое спокойное место — хотя и не полные трущобы, которые располагались на юге. Тут жили те, кто имел постоянную (и традиционно плохо оплачиваемую) работу.
Вечерние улицы были полны народом, прокатывали экипажи, шуршали шинами немногочисленные автомобили, звенел неутомимо бегающий до глубокой ночи трамвай, самый популярный в силу дешевизны в городе вид общественного транспорта… На тротуарах — людно, слышался смех, перемигивались рекламы… Но Колька отметил, что привычных реклам стало меньше, зато появилась в большом количестве совсем новая — сильно напоминавшая имперскую общественно-социальную. А вместе с обычными полицейскими патрулями то и дело попадались незнакомые — тройки молодых мужчин в штатском, но с повязками государственных цветов на правой руке и с короткими дубинками в ней же. На поясах у них висели пистолеты в открытых белых кобурах.
Свернув в боковой проулок, Колька буквально наехал передним колесом на компанию молодёжи, курившую у двери, над которой золотые, алые и серебряные волны пробегали по названию:
БАР РАДУГА
Соскочил (подковки звонко цокнули по бетону) и поставил "харлей" на подножку, не обращая внимания на злые голоса:
— Ты чё, обалдел?!
— Ты, слышь?!
— Куда прёшь, козёл?!
Они отскочили к стенам проулка, когда Колька лишь на мгновение задержал на них взгляд — мгновение вполне достаточное для того, чтобы вся агрессия исчезла с лиц, уступив место узнаванию…
…Внутри по стенам разбегались, играли в догонялки, огни светомузыки. Из спрятанных по углам мощных динамиков грохотал спортданс, и в такт ему волновалось на танцплощадке людское… ну, море не море — озеро. Небольшое озерцо. Столики вдоль стен почти все были заняты, народ группировался и возле подоконников — с бокалами в руках. Около стойки мест не было тоже, но Колька совершенно спокойно направился туда.
Он не стал дожидаться, когда место появится. Рука в краге легла на пластик под мрамор, движение локтя, по компании у стойки прошла волна — и Колька оперся на стойку обеими руками и грудью.
— Позови Степана, — сказал он бармену. Тот кивнул и нажал кнопку под стойкой. Сосед Кольки слева — юноша лет семнадцати в потёртой замшевой куртке, что-то выговаривавший лохматому мальчишке лет десяти-двенадцати, стоявшему рядом и смотревшему в угол — начал медленно поворачиваться, но Колька опередил его:
— Привет, Антон.
— Ты?! — лицо парня — худое, острое — просияло. — Ветерок?! Правда ты, что ли?!
— Ветерок! — мальчишка, подскочив, дёрнул Кольку за куртку. Его синие — в пол-лица — глазищи сияли. Колька, улыбнувшись, приобнял его за плечи, стиснул и выпустил:
— Привет, Вась. Давай-ка организуй мне пивка и бутербродов. Себе возьми там… что захочешь, — и он сунул за ворот рубашки Васьки крупную купюру. Тот завертелся, доставая деньги, потом кивнул, улыбнулся и дёрнул было выполнять просьбу, но Антон его придержал и покачал головой:
— Извини, Ветерок. Мелкому пива не продадут. Да тебе даже не продадут.
— А? — Колька поднял брови. — В каком это смысле?
— Да вот в таком. И рисковать никто не станет. За последние полгода штук двадцать заведений закрыли за такое. За один случай закрывают.
— Гм… — Колька усмехнулся. — Ладно. Соку принеси. Давай.
Васька деловито пропал в сутолоке, а через несколько секунд раздался его громкий бесстрашный голос:
— А ну в сторону! Отвали! Это для Ветерка! Ветерок вернулся! А ну пошёл!
— Не меняется. Только подрос, — с улыбкой повернулся Колька к Антону. Тот пожал плечами:
— Да… Нет, так здорово, что ты… — и осекся. — Степан.
Около входа в служебное помещение стоял, скрестив руки на груди, ещё молодой мужчина в жилете от "тройки". Ворот и рукава рубашки были закатаны, на лице блуждала пьяновато-добрая улыбка… но она мгновенно исчезла, едва хозяин заведения увидел Кольку. Тем не менее, он подошёл к стойке и пожал руку юноше:
— Привет, Ветерок…
— …черти тебя принесли, — закончил Колька, опираясь локтем на стойку и кладя на неё кулак, обтянутый скрипнувшей кожей. — Да вот. Я вернулся. Издалека и в нервах, мой старший друг и наставник в житейских делах.