Не время для одиночек

— Вот как? — девушка присела на край стола. — Но разве это не нужно?

— Художественная литература, которая "нужна" — это вообще не литература, а заказ, — отрезал Колька.

— Ты что, сторонник чистого искусства? — с интересом спросила Элли. Он засмеялся:

— Нет, что ты! Я просто не терплю, когда мне подсовывают готовые блюда. Я не люблю готовить еду, но готовые взгляды на жизнь… тут я предпочитаю действовать сам!

— Опыт прошлого избавляет нас от ошибок, — напомнила Элли. Она не дразнила Кольку, она на самом деле считала эти слова правильными.

— Угу, — кивнул юноша, — или превращает их в хронические. Каждое поколение должно само искать для себя пути, а не копировать авторитеты.

— Но ты-то копируешь? — не без ехидства заметила Элли. Колька понял намёк, окинул взглядом стены:

— Я копирую то, что проверено времени, Элли. На самом деле проверено временем.

— Ты странный, — тихо сказала девушка. — Мне кажется, что… — она замялась.

— Что мне одиноко? — Колька поднялся и повёл плечами. — Не спеши делать выводы. Если я тебе скажу, что вовсе не ощущаю одиночества? Вот люди, — он обвёл стены рукой, — которые составляют мне компанию, я уже говорил об этом.

— А концерты, сборы? Вообще какие-то дела? — допытывалась девчонка.

— Я бываю везде, где мне хочется побывать, хоть меня и не зовут никуда, — Колька коротко хохотнул. — А ты… ты любишь стихи?

— Да, очень…

— А вот такие ты слышала?

Он открыл шкаф. Там стояли очень ровные ряды книг, кассет и пластинок. Отдельно — много старых лазерных дисков. А на верхней полке лежала чернолаковая гитара-семиструнка. Колька, сняв оттуда инструмент, быстро и умело настроил гитару — и запел сильным, но негромким голосом, тихо аккомпанируя себе — очень умело, надо сказать:

   — Слышал я вздохи ветра
   У стен, увитых плющом.
   Всё звал он во тьме кого-то
   Над листвой за окном,
   А то замолкал нежданно…
   И в чутком моём полусне
   Понять, о чём говорил он,
   Хотелось зачем-то мне.

   Какой ты, ветер? Не знаю!
   Невидимый, ты с небес,
   Где между звёзд обитаешь,
   Волною упал на лес,
   Листву посрывал с деревьев,
   Швырнул её в море своё
   И, над крышами пенясь,
   Обнял моё жильё…

   Живём мы на дне океана —
   Животные, звери, птицы,
   И наши тела под землёю,
   Откуда не возвратиться.
   Но сбросив свои оболочки,
   Плывём мы с ветром туда,
   Где день загорается снова,
   Как ночью в небе звезда.

— Это Уолтер де ла Мер, — пояснил он, проведя рукой по замолчавшему инструменту, — английский поэт… Ну как?

— Красивые стихи. И поёшь ты очень хорошо, — ответила Элли, но Колька усмехнулся, и она быстро поинтересовалась: — Ты веришь в душу?

— А ты — нет? — вопросом ответил юноша. — Я не о той душе, о которой говорили священники. Я о другом. О том, что нас делает людьми…

Элли промолчала растерянно. Она никогда не думала об этом. Может быть, этот парень — асатру? Но он совсем не походил на асатру — они были среди её знакомых… Так ничего и не решив, она поступила чисто по-девичьи — снова непринуждённо сменила тему.

— А чей это портрет — с подписью?

— Это? — Колька, кажется, был доволен тем, что разговор поменял направление. — Одного человека… нет, Человека. Который и меня старался сделать Человеком.

— У него это получилось? — серьёзно спросила Элли.

— Не мне судить… В каждом из нас сидит скот, Элли, — голос Кольки был не менее серьёзным. — И если его не давить — он возьмёт над тобой верх. А давить его нужно умело и всю жизнь. Тем более — когда обстановка располагает… к озверению.

— А что за пластинка у тебя там? — после нового короткого молчания поинтересовалась Элли, кивая на проигрыватель.

— А… это ещё одна старая песенка, — улыбнулся Колька.

— Поставь, если можно, — попросила Элли, и Колька чуть нахмурился:

— Ты серьёзно хочешь?

Элли неожиданно обратила внимание, что он не успел — или не захотел? — переодеться. Даже куртку не расстегнул. ("Как воин, который без брони чувствует себя неуютно," — вдруг подумала она.) А странные глаза смотрели с вопросом — и портреты со стен спрашивали: "Ты хочешь?" — словно речь шла даже не о песне, а о чём-то очень и очень важном. И, отвечая именно этому — важному — Элли и сказала:

— Да, серьёзно.

— Хорошо, — почти торжественно кивнул Колька и, подойдя к проигрывателю, опустил на чёрный, вроде бы гибкий, диск иглу…

…Запись оказалась моно, хоть и на стерео — и — хрип, шумы, писк… Но голос оказался неожиданно чётким. Пел мужчина — под сплошной бешеный рокочущий гитарный аккорд:

   — Опять будильника звон, тебе опять по делам,
   И вновь пейзаж за окном — такой же мусор и хлам,
   И ты мечтаешь о том, чтоб он расползся по швам,
   Ведь этот мир тебе тесен!
   Ты тщетно ищешь свой дом, в котором не был рождён,
   Который знает о том, что ты проснувшийся сон,
   Его взыскуешь со всём, от криптограмм и письмён —
   До поговорок и песен.

   Ведь ты не тот и не там, кем ты должен быть,
   Но скорбеть о судьбе всё же не спеши;
   Постарайся одно всё же не забыть —
   Ты лишь тело своей души.

К мужскому голосу присоединился девичий — злой и напряжённый, как ещё одна струна гитары:

   — Тебе не спится в ночи под грузом прожитых лет,
   А твой будильник молчит, поскольку тьма на Земле,
   И неприятно горчит в зубах завязший куплет
   Какой-то песенной дряни…
   В окно влетает во мгле какой-то гнилостный чад,
   И вот уже много лет одни лишь стрелки стучат…
   Но, эту ночь одолев, вдруг петухи закричат
   О том, что утро настанет.

   А ты не тот и не там, кем ты должен быть,
   В безнадёжных попытках себя ушить;
   Попытайся одно всё же не забыть —
   Ты лишь тело своей души.

   Но вот замрёт циферблат, и твоё время пробьёт,
   И мир, что ложью богат, что только фальшью живёт,
   Вдруг замерцает, как клад, и заискрится, как лёд,
   И станет вмиг незнакомым…
   И полетит звездолёт до незнакомых планет,
   И звон мечей перебьёт звон ненасытных монет,
   И от небесных высот прольётся солнечный свет
   Дорогой к старому дому.

   Но ты не тот и не там, кем ты должен быть,
   И опять на работу к восьми спешишь,
   Обещая одно всё же не забыть —
   Ты лишь тело своей души… (1.)

1. Стихи Бориса "Сказочника" Лаврова.

Мужчина перестал петь и обозначал мелодию лишь гитарой. А девушка вдруг стала гневно и рублено выкрикивать фразы на немецком:

— Niemand wird bei uns die Hoffnung darauf abnehmen, dass der Tag treten wird zu wehen! Auch dann tЖten, wer Эber die HumanitДt und die NДchstenliebe schwatzt, aber unsere Freunde, erkennen die Kraft neuen Deutschlands! Dann werden sie um die Gnade flehen! Zu sehr spat! Neues Deutschland fordert die SЭhne! (1.)

1. Никто не отнимет у нас надежду на то, что наступит день мести! И тогда те, кто болтает о гуманности и любви к ближнему, но убивают наших друзей, узнают силу новой Германии! Тогда они будут молить о пощаде! Слишком поздно! Новая Германия требует искупления!(слова Геббельса, сказанные им на похоронах 15-летнего гитлерюнге Герберта Норкуса, убитого "спартаковцами")