Снаружи загрохотал автомат Сибиллы, залаял, застучал короткими очередями. В окно кабины сунулась еще одна морда, на этот раз волосатая, с круглыми глазами оула. Книжник мгновенно отреагировал: всадил последнюю пулю прямо в совиный глаз и даже не удивился своей внезапной меткости.
На тендере кто-то пронзительно завизжал, и по угольному склону в кабину скатилось мертвое тело. В красном свете блеснули треугольные зубы и рукоять торчавшего между ними самодельного ножа.
Книжник сунул разряженный пистолет за пояс и подобрал с пола заляпанный кровью автомат. Его шатало – то ли от пережитого, то ли от стремительного движения локомотива по старым рельсам.
Бегун еще пару раз ударил Хранительницу своей дубиной, пнул ногой дергающееся тело, а потом распахнул заслонки топки. Жар ворвался в кабину, и в воздухе роем закружились алые мухи искр. Бегун швырнул в раскрытый огненный зев ногу острозубой, и пламя мгновенно набросилось на нежданную добычу.
Вождь дышал с нехорошим свистом, на его исцарапанном лбу выступила толстая пульсирующая жила, но на разбитых губах появилась знакомая Книжнику еще со времен Парка омерзительная торжествующая улыбочка.
На лице олдера эта ухмылка выглядела по-настоящему жутко. Бегун склонился над забитой до полусмерти острозубой, схватил ее за грудки и быстрым движением вогнал ее обмякшее тело в топку почти до половины. Она крикнула и тут же подавилась криком, ее тело задергалось, уцелевшая нога застучала, заскребла по железному полу.
Бегун пнул ее ботинком выше крестца, ломая позвоночник острозубой, как сухую ветку. Ударил еще раз, сложил тело Хранительницы, как тушку мертвого кролика, и запихнул в топку целиком.
Книжник смотрел на происходящее широко распахнутыми от ужаса глазами.
Бегун захлопнул заслонки и стек по перегородке, как горячая смола.
– Заслужила, сука… – прохрипел он. – Сдохни первой!
Чух! Чух! Чух! Чух!
Тим тоже сел. Вернее упал с высоты роста на задницу.
В кабине отчетливо запахло жареным мясом. Глаза Книжника помутнели, и его вырвало желчью. Он попытался сплюнуть, но безуспешно, поднялся, сделал несколько неверных шагов и высунул голову из кабины, подставив лицо набегающему потоку.
Это было опасно. Любая балка, торчащая из стены тоннеля, легко снесла бы ему голову, но Книжнику очень был нужен глоток свежего воздуха, потому что дышать кровью, жаром, угольной пылью и паленой плотью он не мог физически.
Прохладный и сырой воздух тоннеля наполнил его легкие. Тим почувствовал, как ветер выдувает из его головы тяжелый морок смерти, заполнявший легкие и сознание.
Он жив. Сибилла жива. Бегун жив… Бэбик? Возможно, Сибилла смогла защитить и ребенка.
Нельзя допустить, чтобы он умер после всего, что было… Ребенок должен жить.
Тим провел рукой по лицу, посмотрел на ладонь, густо изгвазданную кровью. Скольких же ему пришлось убить за этот бесконечный день?
Книжник еще раз вздохнул, тряхнул головой и вернулся в реальность.
В кабине по-прежнему воняло жженой плотью. Пыхтела паровая машина, лязгали старые шарниры и кривошипы. В алом свете раскаленной топки все казалось двуцветным: красным и черным.
Бегун протянул ему изгрызенную руку, неуклюже перемотанную грязной тряпкой.
– Помоги…
Книжник завязал узел и поправил мокрую от крови повязку.
– Еще б чуть-чуть, – прохрипел вождь.
Тим кивнул.
Беспощадный опять промахнулся, и это не могло не радовать.
Тендер нещадно болтало, и Книжник, сбивая в кровь колени, пополз вверх на четвереньках.
Больше всего он боялся увидеть Сибиллу мертвой. Он чувствовал ответственность за ее жизнь. Она не была его герлой, а бэбик не был его бэбиком. Ни кровного родства, ни отцовского чувства – откуда ему взяться?
Он вообще не знал, что значит отцовское чувство. Он никогда не был отцом, и кто знает, будет ли им в будущем? И будет ли у них у всех будущее? Но Книжник был готов рисковать своей жизнью, чтобы жрица и ее отпрыск не достались Беспощадному. Почему? У него не было ответа на этот вопрос, и Книжник не был уверен, что хочет его знать. Он просто так чувствовал, и этого было достаточно, чтобы действовать.
Паровоз снова бросило из стороны в сторону на раздолбанных рельсах, и Тим упал лицом в угольную крошку.
«А Бегун? Кто он для меня теперь? Враг? Друг? Брат? – думал Тим, продолжая взбираться по угольной куче. – Он не поменялся! Он не мог поменяться! Он всегда был настоящим злом, и я его ненавидел! Что заставляет меня сражаться за него? И почему он бьется за меня? Вот же они – ящики с лекарством! Убей меня – и дальше живи, как захочешь!»