Казалось, Проводник и Механик забыли о них, но Тим понимал, что это не так. Их выдерживали. Так трупоед зарывает свою добычу и ждет, пока разложение не сделает мясо мягким. Хозяева Стейшена хотели, чтобы они волновались, грызли ногти, теряли самообладание и боялись… А бояться, если честно, было чего.
Сумки с вакциной Книжник с Бегуном припрятали неподалеку от границ Стейшена – спрятали надежно, как могли. Ледяная буря помогла замести следы, и можно было надеяться, что следопыты стейшенов тайник не найдут. Но надеяться – не значит знать наверняка. Обнаруженный тайник означал верную смерть, и даже ненайденный ничего им не гарантировал. Если кто-то очень хочет узнать чужой секрет, то у него есть всего два варианта: выманить информацию хитростью или вырвать ее силой. Первый вариант не особо популярен, зато второй…
Даже отсталое племя Парка пытало своих пленных изобретательно, умело и почти всегда с положительным результатом. Рано или поздно пытаемый рассказывал, что знал. Когда крысы грызут намазанные скисшей кровью гениталии, любой становится сговорчивым.
Жрицы Сити провозгласили пытку искусством и преуспели в нем. Жрицы любили и умели развязывать языки настолько, что жертвы продолжали болтать, даже будучи наполовину расчлененными.
В Тауне сделали из пыток зрелище и старались устраивать представление ежедневно. Шаманы превращали чела в безвольное мычащее животное несколькими каплями своих отваров, заставляли его разум жить отдельно от тела, а потом, когда чел становился ненужным… Те, кто сидел на крыше Башни Справедливости, наслаждались прыжком жертвы вниз. Те, кто ждал внизу, – ударом тела о мостовую.
Стейшен же превратил пытки в механический процесс, в часть (тут пришлось вспомнить слово, но Тим легко нашел его в памяти) технологии, и Книжнику вовсе не улыбалось стать участником этого процесса.
Человек, которому на ноги льют расплавленный металл, становится невероятно мягким и уступчивым и готов рассказать не только о том, где спрятана вакцина. Нет такой вещи, которую не расскажешь, когда твоя плоть обгорает до костей. А ведь жидкий металл можно лить не только на ноги… Например, в железное ведро, стоящее у пытаемого на животе. Или в воронку, вставленную в зад. Или в трубку, соединенную с половыми органами. Да разве мало есть способов заставить человека рассказывать секреты, если в твоем распоряжении раскаленное железо?
Книжник не раз слышал рассказы об отчаянных челах, которые уходили в набег на Стейшен в надежде собрать полные рюкзаки ништяков, но никогда не видел никого из них вернувшимся в Парк с добычей. Возможно, потому в Парке редко упоминали о Стейшене, а если и упоминали, то с уважительной ненавистью.
Тим с Бегуном немного поспорили о том, как далеко может простираться мужество и как это связано с умением терпеть боль, но спор победителя не выявил. По основным аспектам стороны пришли к согласию – разогретый на огне докрасна железный прут прекрасно развязывает язык самым молчаливым и мужественным.
По поводу своих способностей терпеть боль Тим иллюзий не питал. Но было кое-что, чего он боялся больше, чем боли. Он хорошо помнил, как всего один вдох пыльцы казза снес ему крышу на много часов, и ни за что не хотел испытать подобное вновь.
Впрочем, Бегун тоже не пытался изобразить из себя несгибаемого героя. Оба понимали, что в случае чего умереть молча не выйдет, поэтому лучше умереть до того, как заговоришь. На том и остановились.
Спустя некоторое время от тепла и сырости навалилась усталость, и Бегун задремал, кое-как примостившись в углу, а Книжник, которому не спалось, лениво полистал свой атлас с картами, продумывая возможные диспозиции для отхода. По всему выходило, что при попытке уйти с боем шансов уцелеть у них маловато. Можно сказать, их совсем нет. Но Книжник не расстроился. Он знал: то, чего не разглядеть сегодня, становится вполне очевидным завтра. Что-то обязательно поменяется – или обстоятельства, или взгляд на них. В общем, встретить восход живыми – очень неплохой результат в их нынешнем положении. Помаявшись немного, Тим решил расспросить смотрецов о судьбе Сибиллы и ребенка, но смотрецы на контакт не пошли. Молчали настороженно, а если Книжник пытался приблизиться, наводили оружие и нехорошо скалились. День тянулся бесконечно, как ожидание казни.