Первые дни Книжник буквально валился с ног после целого дня на рычагах, и вождь, видя, что помощи от Тима не дождешься, взял все бытовые заботы на себя, а, как известно, если кто-то на себя что-то взял добровольно, то дальше ему это и тащить. Книжник, конечно, включался в работу, когда мог, но мог он далеко не всегда.
Когда бесконечные прерии сменились пустынным каменистым пейзажем предгорий и Рейла принялась плавно изгибаться среди скал, начались изнурительные затяжные подъемы. Сначала они были невидимы для глаз, просто качать рычаг становилось все тяжелее и тяжелее, но когда Рейла прижалась к скалам, Книжник понял, что до сих пор их путешествие было прогулкой. Дальше рельсы пролегали по склонам невысоких гор, но чем ближе они подходили к Скайскреперу, тем круче, извилистей и сложнее становился серпантин.
Сибилла или спала, скрывшись под пластиковым навесом, или сидела в своем «гнезде», не выпуская ребенка из рук. С Книжником она разговаривать не хотела, отворачивалась от него, делала вид, что не замечает его присутствия, зато к Бегуну благоволила, разговаривала с ним, улыбалась и даже иногда давала подержать ребенка.
Утром шестого дня пути Бегун проснулся вялым, его трясло, как от лихорадки, глаза слезились, и он постоянно сплевывал кровью. Книжник решил, не дожидаясь начала трансформации, сделать вождю очередную инъекцию – и сделал. К вечеру тот снова бегал живчиком, но практически весь день Тим качал рычаг в одиночестве и едва дотянул до привала.
От хорошего питания и постоянной физической нагрузки Книжник перестал выглядеть задохликом, раздался в плечах и больше не сутулился – атлет, да и только! Новоприобретенная физическая сила не избавляла Тима от усталости, просто теперь он начинал мечтать о самоубийстве не в середине дня, а ближе к привалу. Монотонная работа отупляла его, но переложить ее на кого-нибудь возможности не было, и Тим, словно машина, качал рычаг с утра и до вечера, с перерывом на дневной перекус.
На десятый день пути они выехали на плоскогорье – равнину из красного камня и песка, обросшую мясистыми кактусами и какими-то колючими кустами. Кактусы Тим видел впервые в жизни, но много о них читал, поэтому удивился не так, как Бегун, который долго ходил от одного массивного стебля к другому и фыркал от восторга, трогая колючки.
Даже Сибилла проявила интерес к незнакомым растениям и необычному пейзажу, но ее больше поразил громадный Скайскрепер, занимающий весь горизонт – от края до края. Им предстояло преодолеть его: подняться на три тысячи футов вверх по склону, проехать через пробитый в скалах тоннель и выбраться наружу уже на другой стороне хребта, в 75 милях от Ойлбэя.
Если двигаться по берегу залива на восток еще сто пятьдесят миль, то можно в конце концов добраться до Рокэвея. А уже оттуда рукой подать до Рокбриджа, в котором, если верить слухам неизвестно какой давности, до сих пор стоит целая и невредимая огромная плотина, соединяющая берега Большого Каньона. Дальше путь лежал на север – 300 миль до Вайсвилля по восточному побережью.
Автомобильный атлас может быть очень полезен, если попадется на глаза тому, кто умеет его читать, но у карт, которым почти сто лет, есть один недостаток – они врут от старости.
Книжник надеялся, что основные ориентиры все еще можно найти и города никуда не делись, разве что обезлюдели. Вот только можно ли проехать по дорогам, обозначенным на пожелтевшем от времени картоне? Сохранились ли узловые станции, не скрылись ли подъездные пути под обломками рухнувших вокзалов? Не завалило ли тоннели, не превратились ли подземные галереи в полноводные реки, несущие темные воды в вечном мраке? Получить ответы на все вопросы можно было лишь одним способом: добраться и посмотреть своими глазами.
Книжник представил себе, как они забираются на три тысячи футов по горному серпантину и упираются в заваленный тоннель, и ему поплохело. Но другого пути попасть на побережье у них не было, и пришлось двигаться вперед на авось.
Вечером они нашли себе пристанище в чудом уцелевшем пакгаузе на небольшой станции. Вернее в той части пакгауза, которая пережила здешний климат – жаркое сухое лето и снежные ветреные зимы. Незадолго до привала Бегун застрелил здоровущего коричневого кролика, стоявшего столбом прямо у насыпи, – длинноухого сгубило любопытство. Но похлебка из любопытного рэббита получается не хуже, чем из осторожного, в чем Книжник убедился уже после заката солнца.